придется заплатить личным счастьем.
— Ты устала, милая?
— Нисколько. — Блестя озерами серо-голубых глаз, Эмелия потянулась рядом с ним как распутная кошка.
Кровь вскипела в его венах, когда он прижал ее к простыням и впился в ее губы поцелуем, таким же голодным и жадным, как тот, что получил в ответ. Руки испанца играли с грудью жены, пока ее соски не стали жесткими и ярко-вишневыми. Опустив голову, он обвел каждый из них кончиком языка, прежде чем втянуть в жаркую глубину рта. Эмелия зарылась пальцами в волосы мужа, выгнулась, раскрываясь для него подобно цветку.
Хавьер понимал, что слишком торопится, но возбуждение становилось болезненным. В конце концов, он уже достаточно смазал Эмелию своим семенем, смешанным с ее соками, и она ждала его с нетерпением, не меньшим, чем его собственное. Хавьером владела доисторическая потребность снова и снова утверждать свое право на самку и территорию самым примитивным, но эффективным способом. Она обвилась вокруг мужа, когда он вошел в нее, пронес свое желание вдоль влажных горячих стенок к самому центру ее женской сущности. Испанцу пришлось напрячься, чтобы сохранить контроль над собой, каждый толчок внутри ее грозил опрокинуть его в бездну. Эмелия ерзала под ним, пытаясь добиться того движения, которое откроет ей путь в поднебесье. Но Хавьеру хотелось заставить жену ждать и просить — это была небольшая месть за тот ад, через который она заставила его пройти.
— О, Хавьер… — простонала Эмелия. — Я хочу…
Он улыбнулся, прежде чем овладеть ее губами в еще одном обжигающем поцелуе. Его рука скользнула между бедер жены, дразня, но удерживая ее на грани.
— Ну пожалуйста… — Эмелия схватила его руку и прижала к раскаленному комочку клитора.
Хавьер знал ее тело, как музыкант знает свой инструмент. Сейчас оно было как горячий шелк, а ее женский запах сводил испанца с ума. Но он дождался, пока Эмелия начнет содрогаться в экстазе, и эти спазмы не оставят ему обратного пути. Он бился в нее все сильнее и жестче, с каждым движением выталкивая в прошлое картины ее измены, которые мучили его так долго. Хавьер слышал ее встревоженный писк, чувствовал ногти, вонзающиеся ему в плечи, но не остановился, пока не разрядил свое орудие с воплем триумфа.
Он перекатился на спину, восстанавливая дыхание, но повернул голову, когда Эмелия сжалась в клубок спиной к нему.
— Эмелия?
Пробормотав что-то сердито-неразборчивое, она откатилась дальше от его протянутой руки. Но Хавьер дотянулся до плеча жены, развернул ее к себе:
— Что я сделал не так?
— Я думаю, ты сам прекрасно знаешь.
— Я не телепат, Эмелия. Если хочешь что-то сказать, скажи, ради всего святого.
Молнии, сверкавшие в обращенных на него глазах жены, сменились пеленой слез.
— Не смей трахать меня так, словно я твоя любовница! Я — твоя жена!
— Я увлекся, — виновато сказал Хавьер. — Прости. Раньше ты говорила, что тебе это нравится.
— А тебе не приходило в голову, что раньше я говорила какие-то вещи только для того, чтобы ты был мной доволен?
— Я больше не понимаю, что ты хочешь, Эмелия. — Хавьер почесал в затылке. — Такое чувство, будто в больнице мне выдали другую жену, чем та, что была у меня месяц назад. Мне нужно время, чтобы привыкнуть.
— Скажи, в наших отношениях когда-нибудь было что-то, кроме секса? — Она поморгала на него мокрыми ресницами.
— Теперь, когда память к тебе вернулась, ты должна помнить, как я не люблю разговоры на эту тему. — Хавьер скатился с кровати, словно Эмелия его столкнула, в голосе появились злые нотки. — Я объяснил тебе правила, ты согласилась. А сейчас хочешь все изменить.
— Разве тебе так трудно ответить на вопрос? — Она натянула на себя простыню. — Ты когда-нибудь любил меня хоть чуть-чуть?
Хавьер попытался взглядом призвать жену к порядку, но она не позволила ему себя переглядеть. Он вздохнул:
— Отец говорил, что любит меня, но это ничего не значило. Он был готов любить меня с условием, что я стану марионеткой в его руках. Как только он выяснил, что я выбрал свой путь, любовь кончилась.
— Он был не прав. Родители не должны лишать детей любви, для этого нет оправдания.
— Мой отец любил своих жен, всех трех, и они, видимо, отвечали ему взаимностью. Посмотри, чем это кончилось, — одной ранней смертью и двумя — почти двумя — безумно дорогими разводами.
— Значит, ты не веришь, что любовь может жить долго?
— Это ненадежное чувство, Эмелия. Оно все время меняется.
— И как это соотносится с нашим браком?
— В браке важны социальная совместимость и физическое влечение. Немного взаимного уважения тоже не помешает.
Взглянув на несчастное лицо Эмелии, Хавьер снова почувствовал себя кругом виноватым. Он не мог сказать точно, способен ли любить вообще. Или печальные примеры из детства заставляли его всеми силами сопротивляться эмоциональной зависимости от другого человека?
— Не дави на меня, Эмелия. Мы столько пережили в последнее время. Зачем вынуждать друг друга говорить вещи, в которых мы оба больше не уверены?
— Но я уверена, что люблю тебя! С первого взгляда. Я никогда не говорила тебе о своей любви, потому что ты не хотел это слышать, но я больше не могу молчать.
— Ты говоришь, что любишь, но ведь ты бросила меня, Эмелия! Это ты не забыла? Ты поставила крест на наших отношениях, ты хотела улететь домой в Австралию. Тебя бы здесь вообще не было, если бы вы с Маршаллом не попали в аварию по дороге в аэропорт…
Эмелия молчала, до боли закусив нижнюю губу.
— Почему не дождаться, пока ты вспомнишь все как следует? — продолжил Хавьер. — Прежде чем планировать будущее, нужно разобраться с прошлым. До тех пор непонятно даже, есть ли у нас будущее.
— Ты все еще хочешь развестись? — спросила она голосом обиженного ребенка.
— Какой смысл оставаться в одной упряжке, если это не приносит счастья нам обоим? Давай подождем месяц или два, а потом примем решение. Ты еще не пришла в себя после больницы, еще не осознала, что была на волосок от гибели. Тебе повезло, что ты жива.
Она надулась:
— А тебе, наверное, было бы лучше, если бы я умерла.
Хавьер скрипнул зубами, вспомнив, как чуть не пережил инфаркт, разговаривая по телефону с лондонской полицией. Сердце остановилось и забилось снова только тогда, когда его заверили, что жизни Эмелии больше ничего не угрожает.
— Моя мать умерла очень рано, она была на три года младше, чем ты сейчас. Она не увидела, как я пошел в школу, не слышала, как прочел первое слово. Жизнь не дала мне шанса сказать ей, как я ее люблю. Если я говорил ей это, то забыл, потому что был слишком мал. Не смей обвинять меня в том, что я хотел бы видеть тебя мертвой! Никто не заслуживает участи умереть раньше своего времени из-за глупости и эгоизма других людей.
— В таком случае, ты, возможно, рад, что я жива, и у тебя есть возможность отомстить мне за побег. Держу пари, я стала первой женщиной, которая осмелилась тебя бросить.
— Ты убежала, потому что тебя вдруг перестали устраивать наши правила.
— Я не могу быть той женой, которая тебе нужна, Хавьер. — Эмелия подняла на него блестящие от слез глаза. — У меня больше нет сил притворяться. Я другой человек, я хочу от жизни больше, чем деньги, секс и бесконечные часы в тренажерных залах или салонах красоты. Я хочу, чтобы меня любили за то, кто я, а не за то, как я выгляжу.
