— Н-нет… пока. То есть нет. Я еще не готова, и это будет несправедливо по отношению к тебе.
Протянув руку, Хавьер намотал ее локон на палец и потянул к себе, пока Эмелия не почувствовала первые уколы боли.
— А вдруг это воскресит твои воспоминания? Ты так не думаешь, querida! Как знать, может, твое тело запомнило меня лучше, чем голова?
Эмелия едва могла дышать. Они стояли так близко, что тепло его тела обжигало ей грудь даже через два комплекта одежды. Ее соски напряглись и заныли, укромный уголок между ног пульсировал жаром. Ее тело недвусмысленно давало понять, что желает более плотного, более интимного контакта. Бедром, прижатым к его промежности, Эмелия ощущала, что тело Хавьера желает того же.
Хавьер провел подушечкой большого пальца по ее губам, повторяя их очертания.
— Такой красивый рот, — промурлыкал он своим низким сексуальным баритоном. — Сколько раз я целовал эти губы, а они целовали меня! Как жаль, что ты забыла все те восхитительные вещи, которые проделывал со мной твой прелестный пухлый ротик.
Влажный жар, пожиравший ее изнутри, сделался нестерпимым. Она отлично поняла, о чем говорит испанец, прочла это в его глазах. Хавьер инспектировал мысленным взором все бесстыдно-интимные моменты, которые они пережили вместе, смаковал детали. Эмелии казалось, он получает еще большее удовольствие от того, что дразнит ее прошлыми эротическими наслаждениями, которые вдруг стали ей недоступны.
— Хочешь, я расскажу тебе, что мы делали вдвоем, Эмелия? — От его медового, вкрадчивого тона волоски на ее шее начали вставать дыбом один за другим.
Она стояла перед ним как маленькое ночное животное в свете автомобильных фар: беспомощная, ослепленная чувствами, которые плохо вписывались в ее представления о самой себе.
— Я не… не уверена, что заставлять меня вспоминать что-то таким образом — хорошая идея.
От его ленивой улыбки позвоночник Эмелии дрожал как желе. Хавьер ласкал ладонью ее щеку.
— Ты с самого начала была со мной застенчива. Но может быть, сначала ты застенчива со всеми своими любовниками?
— У меня был только один любовник, — нахмурилась Эмелия. — Не может быть, чтобы я тебе не говорила. Я познакомилась с ним, когда пела в группе в Мельбурне. Я была слишком молода, чтобы понять, к чему могут привести игры со взрослым, опытным мужчиной. Глупость, конечно, но подростки часто думают не головой…
— Да, я слышал эту историю. Но я допускаю, что ты не рассказывала мне всего. У тебя могли быть от меня какие-то тайны до того, как мы поженились, а может быть, и после.
— Какие тайны?
— Я не знаю. — Он отпустил ее. — А ты не помнишь. Или, во всяком случае, говоришь, что не помнишь.
В зазвеневшей после этого подозрительного заявления тишине Эмелия села на край кровати, опасаясь, что ноги в любой момент перестанут ее держать.
— Ты думаешь, я притворяюсь? Считаешь меня симулянткой?
— Ты не помнишь меня, но горюешь о Маршалле как безутешная вдова. — Хавьер гневно поджал губы.
— Неужели у меня нет права оплакать друга?
— Я твой муж, Эмелия. Ты живешь со мной, а не с мертвецом.
— Ты не сможешь держать меня при себе силой, — яростно возразила она. — Что ты будешь делать, если я никогда не вспомню тебя?
— Ты вспомнишь. — От того, что Хавьер едва выталкивал слова сквозь сжатые зубы, его акцент усилился.
— Я тебя не знаю, — сказала Эмелия, которой вдруг стало страшно. — Я даже себя не знаю. Я не понимаю, во что я превратилась за последние года. Ты представляешь себе, каково это — вернуться в жизнь, которой я якобы жила, и не найти в ней ничего знакомого или понятного?
— Прекрати. Сейчас не время это обсуждать.
— Я не могу прекратить. Что за брак у нас был, если ты мне настолько не доверяешь?
— Я сказал, что не хочу это обсуждать. Тебе нужно отдохнуть. Ты очень побледнела и выглядишь так, словно любой порыв ветра вышибет из тебя дух.
— А тебе-то что? — насупилась Эмелия.
— Я не собираюсь продолжать этот разговор, — решительно сказал Хавьер с недовольной гримасой. — Отдыхай. Ужин накроют в восемь тридцать. Я советую тебе не удаляться от виллы, в своем нынешнем состоянии ты почти наверняка заблудишься.
Едва за ним закрылась дверь, Эмелия упала на кровать и прижала руку к голове, надеясь отпереть сейф, хранящий секреты ее замужней жизни. Что за женой она была Хавьеру, если он с подозрением относится к каждому ее слову? И почему он все время выглядит так, будто не может решить, что ему с ней делать — обнять или выставить за порог?
Переодевшись в костюм для верховой езды, Хавьер спустился в конюшню, быстро оседлал андалузского жеребца Гитано и наконец-то вырвался за пределы окультуренного приусадебного участка в поля.
Как только каменные плиты под копытами жеребца сменила трава, испанец отпустил поводья.
Нескольких минут безумной скачки хватило, чтобы насытить его кровь адреналином, никак не связанным с возвращением Эмелии.
Обнимать ее, плачущую, было для Хавьера пыткой. Никогда раньше жена не позволяла себе всплесков эмоций, она всегда казалась спокойной и собранной. Его лихорадило от мысли, что несколько минут назад он сжимал в объятиях ее теплое, податливое, знакомое тело, но, когда Эмелия разрыдалась, почему-то постеснялся бросить ее на постель и взять то, что принадлежало ему по праву. Неожиданная слабость была ему омерзительна. Разве он не усвоил урок? Женщинам нельзя доверять — особенно таким, как его беглая блудная жена.
Он внимательно следил за ней, пока они ехали на виллу. Если Эмелия и вправду забыла, как богат ее муж, теперь она это знала. Если она помнила, в какую пародию превратился их брак под конец, маловероятно, что она в этом признается. Ей невыгодно отказываться от мужа который способен дать ей все, что можно купить за деньги. Любовник мертв, ей некуда больше бежать, не к кому обратиться за помощью. Каприз судьбы вернул изменницу к Хавьеру, но лишил его возможности вышвырнуть ее из своей жизни, как он поклялся сделать, узнав о ее романе. Общественность не поймет, если он подаст на развод, несмотря на ее амнезию. Но в том, чтобы держать Эмелию, покорную и беспомощную, рядом с собой, тоже есть плюсы, решил Хавьер. Он все еще желал ее и, к своему стыду, не мог ничего с этим желанием поделать. Как только они с Эмелией оказывались на расстоянии вытянутой руки, воздух между ними начинал плавиться и искрить. Ему не потребуется много времени, чтобы уложить ее к себе в постель и заменить воспоминания о погибшем любовнике новыми впечатлениями, в центре которых будет он, и только он один.
«Я дождусь, пока она придет в себя, и только потом вышвырну ее на улицу, — думал Хавьер. — Цель, которую преследовал наш брак, уже достигнута. Я разведусь с ней, прекращу все контакты. Глупо держать Эмелию в доме слишком долго после скандала, в который она меня втравила. Совсем скоро новые скандалы заставят людей забыть эту историю. Но я не забуду и не прощу».
Хавьер снова пустил коня вскачь, наслаждаясь стуком копыт по земле, свистом ветра в ушах. Он взлетел на вершину холма и остановился, обозревая свои владения, оливковые рощи, уходящие вдаль цитрусовые и миндальные плантации. Сколько же сил понадобилось Хавьеру, чтобы сохранить имение, на какие жертвы и немыслимые компромиссы ему пришлось пойти, покрывая ущерб, нанесенный семейному благосостоянию игорными долгами и авантюрными сделками отца! За многие поступки до сих пор было стыдно, но, по крайней мере, Хавьер старался не только для себя. Изабелла имела право на наследство — и ее сводный брат намеревался сделать все возможное, чтобы легкомысленная вдова отца не пустила деньги дочери по ветру.
Жеребец фыркнул, нетерпеливо взрыл копытами дорожную пыль. Хавьер погладил могучую шелковистую шею, тронул поводья. Когда он галопом возвращался на виллу, ему хотелось смеяться от
