И пришла. Теща сидела одна за накрытым столом, злая-презлая.
– Вас поджидаю, – сказала она, кивая на торт и самовар. – Душа изболелась.
– Марьванна, что с вами? – испугалась Далила, мысленно отмечая, что ведет себя с ней по-свойски и непрофессионально совсем.
– Говорю же, изболелась душа, – начала Марья Ивановна, но, взглянув на врачевательницу душ, простонала:
– Что с тобой, деточка?
– А что со мной?
– Ты сама не своя!
«Они что, сговорились все? Хотят меня доконать?» – рассердилась Далила и нервно спросила:
– Почему я сама не своя?
– У тебя душа не на месте, – проворчала Марья Ивановна и приказала:
– Быстро рассказывай!
И, удивляясь себе, Далила ей рассказала про свою счастливую жизнь, а потом про Галину, про их разговор, и про беседу с Бойцовой, и про свое расстройство, и про Димкин упрек.
– Да-а, – послушав рассказ, проскрипела старуха, – ты, деточка, абсолютно права. Женщина в нашем обществе не человек, а без мужчины она и вовсе существо низшего сорта. Самой жизнью доказано, сколько бы нам ни говорили о каком-то там равноправии. Как раз из-за этого и не даю им житья, супостатам.
Далила опешила:
– Из-за чего?
– Из-за Ленки, любимой внучки моей. Если точнее, не внучки, а правнучки. Умница Ленка была…
Марья Ивановна на секунду запнулась и зло прокричала:
– Да что умница, она гений была!
– Почему «была»? – удивилась Далила.
– А потому, что эти сволочи мою Лену сгубили! Умерла моя Леночка! Умерла!
– Господи! Как же такое случилось?
Марья Ивановна кивнула на дверь, за которой жили ее родственники и одновременно враги.
– Довели ее эти злодеи, – с ненавистью прошипела она. – У Леночки дар был от бога, ей бы художницей стать, ей бы учиться, а они ее замуж.
– Вашу внучку выдали замуж? – спросила Далила, недоумевая, что в этом плохого.
– Замуж ее затолкали! «Не женское это дело художницей быть!» – кого-то передразнила Марья Ивановна и сплюнула:
– Черти их раздери! С рук спихнули, а она же талант!
– Что ж в этом плохого? Талант иметь хорошо.
– Талант мужчинам иметь хорошо, а для женщин талант – наказание. Хуже. Пожалуй, что пытки. Вот как устроено наше общество. Оно диктует: ты баба, сиди, не высовывайся, штопай мужу носки.
Далила, имевшая свой талант, мгновенно вспомнила жизнь с Матвеем, вспомнила постоянную свою вину за невымытую посуду, за плохо оттертый пол, за несвежее полотенце. А какую неловкость испытывала она, когда муж брал в руки швабру!
Но почему? Откуда неловкость? Ее работа напряженней и тяжелей, да и зарабатывала она всегда значительно больше. Уже после двух-трех сеансов психоанализа она чувствовала себя выжатой как лимон, а у нее их бывало в день до пяти. И еще консультации. И тестирование. Какое уж тут хозяйство?
Но он-то мужчина, негоже ему мыть полы – так ее приучили. Потому и жила с чувством вины.
– Да, женщине родиться талантливой, выходит, не счастье, а наказание, – согласилась Далила.
– В этом и дело! – воскликнула Марья Ивановна. – Леночке нельзя было замуж. Ей не мужу своему угождать, а картины писать бог велел. А она пошла против бога, потому что ленивой была. Конечно, сорочки же легче стирать да пылюку гонять по коврам. Вот она и гоняла. А сама-то талант. Уголек таланта потлеет-потлеет, да и вспыхнет пожар. Он и вспыхнул в ее душе.
– И что случилось?
Марья Ивановна на вопрос внимания не обратила.
– Ты права, – строго взглянув на Далилу, сказала она. – Была бы Леночка наша мужчиной, другой к ней был бы подход. Захоти она замуж или как там…
– Жениться, – подсказала Далила.
Старуха продолжила:
– Да, захоти Ленка жениться, кто б ей позволил в восемнадцать-то лет? Поднялся бы шум. Дружно погнали б учиться, будь наша Ленка пацан. А она была девушкой, и они ее, изверги, замуж. Гениальную Ленку мою! Вот она рученьки на себя и наложила!
– Ужас какой! – содрогнулась Далила.
– Конечно, ужас, – зло подтвердила старуха. – Теперь ты поняла, почему я издеваюсь над ними?
