“Ох и хитрунья”, — подумала я и насмешливо предложила:
— Поэтому быстро зови орлов, пусть везут нас обратно. Я устала, ванну принять хочу, лобстера слопать, хлебнуть твоего винца.
Фрося, кивая, так же, с улыбкой, начала меня убеждать, что она все понимает, но шутка подзатянулась и Германия погибает без ее гениальных картин, и встреча уже под вопросом.
Я со всем соглашалась:
— Да-да-да, поэтому быстро зови орлов. Черт с ними, с долларами, раз дело такое — верну!
— Конечно-конечно, — вторила Фрося, — вернешь-вернешь и самой себе. Придумано гениально.
— Спасибо, но выдумка не моя, — пыталась я повернуть на серьезное.
Да какой там, Фрося грозила мне пальцем:
— Софья, пора! Быстро зови орлов!
Уж не знаю как долго мы препирались бы — обе упрямые — но за дверью послышался топот и голоса. Кто-то кого-то ругал, кто-то перед кем-то оправдывался — разумеется, все это делалось матом.
Естественно, и я, и Фрося отнеслись к этому с интересом, как ко второму (а для меня уже и третьему) действию фарса: обе заинтригованно переглянулись и воззрились на дверь, изогнувшись знаком вопроса.
“Что будет дальше?” — хотелось нам знать.
И мы быстро узнали: дверь распахнулась — на пороге вырос здоровенный мужик. Из-за его спины десятиголовым чудовищем торчала свита из родных мне верзил и из совсем незнакомых.
Фрося смущенно сказала:
— Здрасте.
Я состроила рожицу и показала верзилам язык.
Здоровенный мужик опешил, а верзилы скорбно “пожалились”:
— Видишь, батя, это просто чума. Черт рядом с ней отдыхает. Замучились мы.
Интеллигентный ткнул в свой роскошный фингал (ну что я за мастерица!) и промямлил:
— Орехоколом, бля, наварила.
“Неужели?” — подивилась я, гадая где раздобыла орехокол — всего не упомнишь в батальной сумятице.
Интеллигентный же сокрушился едва не до слез:
— Живому человеку по лицу железным орехоколом! Креста на ней нет!
— Свой крест я ношу с собой! — отрезала я, но, похоже, никто меня не услышал.
Все смотрели на батю, на здоровенного мужика. А он уже на Фросю смотрел и бубнил:
— Значит на той нет креста… А на этой? — Он ткнул толстым пальцем в мою подругу.
Та зачем-то снова пропела “здрассье” и покраснела — мол кроткая дурочка.
Верзилы на уловку не повелись: дружно пожали плечами и дружно признались:
— Батяня, про нее еще не успели понять. Гадаем. Только вот появилась, но подружка чумы, так что, хорошего мало.
— Яс-сно, — с неясной угрозой пропел здоровенный мужик, из чего мне стало понятно, что не ясно ему ничего, оттого он сердит, а уж на ком выместить зло он найдет: нас с Фросей воочию видит.
“Похоже, ему не до шуток, — ежась, подумала я. — Неужели не врет Ефросинья? Неужели весь этот прикол совсем не прикол?”
Я растерянно глянула на подругу: ей хоть бы хны. Крутит глупой башкой на верзил, на их шефа и думает, что ей здесь отечественное кино.
А здесь не отечественное кино!
Здесь хуже!
Гораздо хуже, хоть кажется, хуже и не бывает. Так думала и сама, теперь же глянула на “батяню” и поняла: “Бывает и хуже!”
А когда “батяня” цокнул фарфоровым зубом, я совсем обомлела: по опыту знала, так зубом цокать может лишь тот, у кого руки по локоть в крови.
“Фрося сейчас на мели, — мгновенно смекнула я, — такого “мастера” ей не купить. Значит это, увы, не прикол!”
Тут уж и я, культурно кивнув головой, брякнула шефу:
— Здрассье.
— Покедова, — с угрозой ответил он, и дверь притворилась.
Глава 7
ЦВЕТОЧНИЦА
Она была необычным ребенком. В детском доме ее дразнили врушкой. Дразнили дети — воспитатели называли сказочницей и фантазеркой.
Врушкой она не была никогда. Фантазеркой? Быть может, но скорее мечтательницей. Она мечтала…
Стоя за прилавком цветочного магазина, она мечтала о…
Впрочем, это секрет. Об этом знают только она и ее фиалки, любимицы-сенполии. Только их нежным перламутровым лепесточкам и мягким бархатным листочкам она доверяла свои тайны — она пропитывала цветы таинственностью, которой много в природе и совсем нет в городе. Тихим ангельским голоском она пела им свои песни-мечты, доверчиво пела о сокровенном. Сенполии знали все девичьи секреты — может поэтому и раскупались так быстро они, ведь каждому известно как манит загадка.
Да-да, малютки-сенполии не застаивались на прилавках, а ведь покупателей было немного. Несмотря на то, что цветочный магазинчик расположился у входа в метро, покупателей было совсем немного: от силы пять-шесть человек за весь день. Из чрева подземки валила масса народа, но всем было не до цветов, все куда-то спешили, толкались, неслись, пробегая мимо…
Но уж тот, кто случайно зашел, обязательно уходил с покупкой. И так мила была продавщица, и так загадочны были цветы, что хотелось улыбаться, и почему-то очень хотелось любить. И делать добро…
С беспричинной (но мы-то знаем уже что причина была), задумчивой и сердечной улыбкой уносили люди в старомодных горшочках чужую тайну. К себе, домой. Уносили хорошую тайну. (В этом мире так мало хороших тайны.)
“Ах, — думали люди, любуясь сенполиями, — какие волшебные фиалки. И стоят недорого. Сколько там зарабатывает эта симпатичная девушка, наверняка, копейки. И за эти копейки она согласна ковыряться в земле! Нет, что ни говори, но все эти цветочницы — необыкновенные женщины”.
Да-да, так думал каждый, уходя из цветочного магазинчика. И это чистая правда. Женщины, выращивающие цветы и торгующие цветами, обладают невероятным терпением. С потрясающей легкостью они готовы ради чужой красоты жертвовать даже собой — вряд ли это в природе женщины. Да, цветочницы действительно необыкновенные. Все-все без исключения.
НЕЗНАКОМЕЦ
В этот день она была особенно мила. Словно с утра ждала чего-то светлого, необычного. Надела новое розовое платье, долго укладывала в кокетливую прическу свои длинные пепельные волосы (все говорят, что очень красивые), подкрасила серые, чуть раскосые глаза, слегка тронула карандашом тонкие, изумленно изогнутые брови… Даже губная помада ей пригодилась сегодня — дело невиданное.
Она старалась не зря. Несомненно, сегодня она была мила. Это все отмечали. Все покупатели.
“Вам очень к лицу розовое,” — сказала пожилая женщина с печальными глазами.
Кстати, она выбрала для себя розовые махровые сенполии. А молодой человек, купивший для своей невесты фиолетовую малютку-Машеньку — она давала имена всем своим цветам — долго не хотел отходить от прилавка, явно стараясь произвести впечатление. Еле выпроводила его, уже начала сердиться, стыдливо и озабоченно поглядывая на дверь.
Впрочем, сегодня она весь день посматривала на дверь. Зачем? Будто ждала кого-то. Кого ей ждать? Она одна на всем белом свете. У нее нет ни близких, ни родных, только подружки-сенполии.
И все же она ждала. Ждала, поглядывая из окна своего крохотного магазинчика на двери метро.
Какая глупость!
Весь день высматривала и пропустила, пропустила его. В тот момент, когда он вышел, она была занята постоянной покупательницей, симпатичной статной брюнеткой, страстной любительницей всего и в
