личной жизни.
— Вообще-то я по делу, Сергей Олегович. — Мне немного жаль было отвлекаться от темы, я даже немного возбудилась — но все-таки уж больно личный был вопрос, и обсуждение его могло привести к очередному Сережиному предложению. Может быть, потому, что он где-то год назад женился в очередной раз и, кажется, остепенился, хотя бы на время. По крайней мере в редакции он с тех пор никого не трогал — Наташка бы мне рассказала, от нее ничего не ускользнет. — Я тут одним расследованием занимаюсь — смерть банкира Улитина, Антонова вам говорила, наверное, и…
— Ну, ну?! — Большие серые глаза, мгновение назад смотревшие на меня как на женщину, с которой у обладателя этих глаз кое-что было в прошлом, сразу изменили выражение. А я подумала, что его глаза до сих пор кажутся красивыми, хотя лицо уже нет, Сережа постарел и обрюзг немного, хотя стал куда более вальяжным, респектабельным и солидным. — И как продвигается?
— С переменным успехом. — Я пожала плечами, весело ему улыбнувшись.
Показывая, что все равно доведу дело до конца, — хотя, признаться, в тот момент в этом очень сомневалась. — Вот решила к вам за помощью обратиться…
— Ага… — Сережа сразу насторожился. — И что конкретно?
— Покойный банкир до прошлой осени «Нефтабанк» возглавлял — вот хотела с ними встретиться, разузнать про него. А они почему-то видеть меня совсем не хотят — и это при том, что, насколько мне известно, особой любви к покойнику там никто не испытывает… — Я изобразила на лице наигранное недоумение. — А если соответствующим образом истолковать все слухи, полученные мной из весьма информированных источников, то можно сделать вывод, что… Что нынешнее руководство «Нефтабанка» не только лишило Улитина его поста, но и, скажем так, испытывает по поводу его смерти все, что угодно, кроме сожалений. А они со мной встречаться не хотят. И что же мне теперь, так и писать, ни с кем из банка не встретившись?
— Ну и пиши! — Главный, похоже, загорелся — уж кому-кому, а ему прекрасно известно, что если я ссылаюсь на информированный источник, значит, источник этот не только существует, но и является проверенным и надежным. — Прям так и пиши — прозрачным намеком!
— Мне кажется, это не только очень смелое толкование фактов — но и вообще преждевременно, — произнесла мягко, но категорично, напоминая ему, что всегда предпочту сто раз все проверить, прежде чем писать. — Может, лучше, чтобы они сначала высказали свою точку зрения на Улитина и его смерть? Не то потом начнут вам звонить или каких-нибудь ваших знакомых найдут, а вы меня будете упрекать, что я хороших людей обидела за глаза, высказаться им не дала…
Если главный и понял, что это камень в его огород — напоминание о его реакции на предыдущий мой материал, в котором я обидела какого-то его знакомого, — то никак это не показал.
— Это верно — надо и им слово предоставить, — согласился, не зная, какие у меня имеются факты, но понимая, что у меня на уме.
Лично я всегда люблю предоставлять слово тем, кого в своих материалах в чем-то обвиняю, — и не важно, что они скажут, для материала их присутствие все равно только в плюс. Вот, например, если в банке мне будут петь дифирамбы Улитину, то мой рассказ о том, как Улитина из этого самого банка выпихивали, будет читаться куда интереснее. И версию, согласно которой именно кто-то из «Нефтабанка» Улитина и убрал, мне даже не надо будет озвучивать — читатель сам придет к этому выводу. Достаточно ему прочитать лицемерные высказывания кого-нибудь из руководства «Нефтабанка», а потом историю с наркотиками, а в финале мою фразу о том, что вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто убил Андрея Улитина, — и все, вывод сделан, потому что он прям на поверхности лежит.
На столе у Сережи зазвонил телефон, и он схватил трубку, показав мне жестом, чтоб я подождала, он быстро. В этом я сомневалась — сколько раз он при мне разговаривал по телефону и почти всегда разговор затягивался, — но мне некуда было торопиться.
Главный, как я и ожидала, увлекся разговором, напрочь забыв обо мне. И явно не опасаясь, что я буду подслушивать, — наверное, он все-таки неплохо меня знал и мне доверял. А я и в самом деле не прислушивалась к тому, что он говорил. Я, искоса поглядывая на Сережу, думала о своем — и не об Улитине совсем.
Наверное, все дело было в том, что несколько минут назад между мной и главным произошел такой достаточно игривый разговор — и теперь я вспоминала то, что было когда-то. То, что было приятно вспомнить даже сейчас, много лет спустя.
Это было в 90-м, осенью — вскоре после моего двадцатилетия. Весной я перешла в отдел спорта, и Вайнберг с ходу пробил мне полную ставку, сто рублей — копейки по тем временам, но для газеты и хорошие деньги, и показатель высокого статуса. А заодно с помощью благоволившей ко мне Наташки организовал мое вступление в престижный тогда Союз журналистов.
Причем не ради того, чтобы гарантировать мое согласие на секс в любое время и в любом месте, — секс со мной как с сотрудником его отдела ему был не нужен, он, видно, опасался, что это повлияет на наши рабочие отношения. И сделал все потому, что искренне считал, что я этого заслуживаю — и газете стоит на меня разориться и ввести лишнюю полную ставку ради того, чтобы не потерять ценного кадра, которого могут переманить другие.
Я к тому моменту проработала в редакции три года — и по редакционным меркам этого было слишком мало, чтобы получить то, что получила я. Так что у меня были все основания для того, чтобы собой гордиться. И мне жутко нравилась членская книжечка Союза журналистов — хотя единственным благом был проход в Домжур, в который я и так проходила, по редакционному удостоверению, — и то, что я не просто корреспондент, но, можно сказать, заместитель заведующего отделом. Отдел у нас, правда, был самый маленький в газете, всего четыре человека, включая Леньку и меня, — но на время Ленькиных отлучек, а они часто случались с учетом его любви к пьянкам и выездам с девицами в загородные пансионаты, именно я его замещала. Что мне, бесспорно, очень льстило.
Как раз тем летом Сережа и обратил на меня внимание. Раньше я с ним старалась не сталкиваться — он производил на меня приятное впечатление, но все же он был главный редактор, и ему тогда было уже около сорока, а мне двадцать, и я ощущала разницу в возрасте и социальном положении. А к тому же не раз слышала, как он орет на тех, кем недоволен, — и совсем не хотела, чтобы такой ор был адресован мне. И старалась обходить его стороной.
Я знала, что он большой любитель женского пола — по крайней мере так гласили слухи. И даже называли имена тех, кто был удостоен чести побывать с ним в одной постели, — хотя я и не была уверена, что слухи правдивы. Потому что, как выяснила чуть позже, Сережа был очень осторожен — по крайней мере тогда — и всячески поддерживал свой авторитет и явно не хотел превращать редакцию в большой гарем.
Позж, уже в период нашей с ним связи, он стал менее стеснителен — но до нее все ограничивались не имеющими подтверждений слухами. Хотя, возможно, все дело было в том, что у главного была какая-то связь на стороне, закончившаяся к началу нашего краткосрочного романа, — а плюс в тот период он в очередной раз числился состоящим в официальном браке.
Зато позже он разошелся — и как-то, лет пять назад, даже тайно поручил мне сводить в венерический диспансер новую секретаршу, высокую грудастую девицу, за короткий срок умудрившуюся переспать чуть ли не со всем мужским населением редакции. И я, оценив доверие, ее туда отвела — чтобы не любящий презервативов Сережа мог спокойно эту девицу пользовать, не беспокоясь о драгоценном своем здоровье.
Но до наших отношений он был совсем другим — или просто я чего-то не знала или не замечала. Я все- таки недостаточно самонадеянна, чтобы верить, что он прямо потерял из-за меня голову, — скорей всего он просто сказал себе, что пусть думают что хотят, в конце концов, слухи всегда будут и ничего с ними не поделаешь.
Но как бы там ни было, лично я даже представить себе не могла, что между нами что-то произойдет. И что я вызову у него такой интерес, что он забудет об осторожности и о нашей связи будут знать все. Потому что он ко мне никак не относился — вообще. Когда я с ним встречалась в редакции, он меня узнавал, конечно, и в ответ на мое приветствие даже бросал что-то вроде «О, Ленская!» или «А, Ленская!» — но я не замечала ничего такого в его деланно приветливом, но на самом деле равнодушном взгляде. Да и ничего не рассчитывала там заметить.
