было потом… Давай не будем об этом, чтобы не испортить наши отношения, которые так хорошо сложились, – выпалила я на одном дыхании.
– Дело не в том, что наш разговор приведет к ссоре, – отозвалась Даниэла и продолжила: – Дело в том, что события, связанные с войной, вызывают у меня сильные эмоции. Ты знаешь, в моем отце есть итальянская кровь, я говорила тебе об этом, и он вызывал недоверие в Сплите из-за своего происхождения. По правде говоря, он говорил на хорватском, но также есть правда в том, что его хорватство было другим, чем то, что было важно для новой Хорватии. В моем отце начали сомневаться. От него требовали, чтобы он доказал верность своей нации. На работе к нему относились плохо, и, чтобы все это разрешить, он пошел в добровольцы в хорватскую армию, – говорила Даниэла.
Я сразу сделала вывод, что ее отец погиб на войне. Я смотрела ей в глаза, ожидая, что она мне скажет об этом, но Даниэла продолжила рассказ:
– Его послали на герцеговинский фронт, там сражались хорваты и мусульмане. Я была в Италии и узнала об этом позже от мамы. Она рассказала мне по телефону, она плакала, когда рассказывала. Через три месяца отец был тяжело ранен. Когда его привезли в госпиталь, он был без сознания. Лежал в Сплите десять дней в коме, а потом, к нашему облегчению, пришел в себя. Ему сделали несколько операций, он начал ходить, но и сейчас очень плохо передвигается. Его жизнь пошла прахом, его ничего больше не ждет. Мой отец был полным сил мужчиной, а сейчас превратился в старика. Мать страдает, они очень плохо живут, если бы не сестра, которая помогает им из Италии, умерли бы с голоду, – говорила сейчас уже сквозь слезы Даниэла.
Я молчала. Сначала я следила за войной по газетам, а потом встретилась с Майклом и Хафезом и уехала из Белграда. Остальное услышала по транзистору, когда у меня были батарейки. Мне было ясно, что бывшая Югославия распалась, что случилось то, что давно предсказывали, но остального не знала. Детали мне были неизвестны. А мне не удалось из истории Даниэлы узнать то, что меня на самом деле интересовало. Эта тема может нас поссорить. Все-таки она хорватка и смотрит на политику иначе, чем я (несмотря на долю итальянской крови, которая в ней течет).
Мы остались у бассейна до ужина. После обеда я спала и только где-то перед наступлением сумерек позвала охранника, чтобы пойти к бассейну. Было очень жарко. Около бассейна были прожекторы, нам разрешили купаться ночью.
Около входа мы столкнулись с Хафезом. Он дал знак охраннику остановиться, а меня схватил под руку и сказал напрямик, что эту ночь я проведу в покоях хозяина. Я была удивлена, потому что в таких случаях меня предупреждали за сутки. Я сказала об этом Хафезу, он и сам с удивлением пожимал плечами.
Я ничего не ела на ужин, если не считать половины ананаса, которым я перекусила перед выходом. Хозяин уже был в своей комнате, откуда доносилась восточная музыка. Он медленно ходил и зажигал ароматические палочки, установленные по всей комнате. Они источали дурманящий аромат, от них шел легкой дымок. Этот аромат я помнила по прежним посещениям хозяина, он иногда зажигал такие ароматические палочки, но запах не был таким дурманящим. Сейчас он зажигал эти палочки сам, и я поняла, что раньше другие делали это до прихода нас, девушек, в комнату.
Он спросил меня, как я провожу время, что делаю в свободное время, сколько времени трачу на физические тренировки и на уход за телом. Все время сюда доносилась музыка, и вместе с благовониями и приглушенным светом она создавала атмосферу, пробуждающую чувственность и сексуальность. Я знаю, что это принято, когда мужчина хочет соблазнить женщину или когда готовится к приятному вечеру или ночи вдвоем, но это посещение хозяина я не забуду никогда. Мы занимались любовью до поздней ночи. Признаюсь, я проявляла инициативу, он наслаждался, как никогда раньше, а я еще раз вспомнила, что получаю удовольствие, когда нахожусь в роли современной рабыни.
Мы проснулись поздно. На самом деле меня разбудили его ласки – он ласкал мои бедра и ягодицы. Тогда он взял меня в этом положении, после чего мы вместе пошли в его ванную комнату, которую я увидела впервые. Она была больше двухкомнатной квартиры, с огромной ванной посередине и стеклянной стеной с одной стороны. Мы расстались около десяти часов утра.
Обед я проспала, а во второй половине дня не ходила к бассейну. Я читала, опять немного спала и лежала в ванне. Из четырех радиопрограмм я выбрала ту, что передавала инструментальную расслабляющую музыку. Примерно в полночь я вышла на балкон. На улице было все еще жарко. Легкий бриз доносил запах моря. Небо было усыпано звездами. Снизу доносились звуки большого города, огни которого разбавляли темноту ночи.
Я стояла, облокотившись на перила балкона, почти час. Два раза под балконом прошли двое охранников. Они видели меня на балконе, но никак не прореагировали. У нас не было запрета выходить ночью на балкон, но нам советовали избегать этого. Я вернулась в комнату, еще немного почитала, а потом погасила свет и легла, хотя спать мне не хотелось.
Кажется, не прошло и десяти минут, как мне показалось, что я слышу детский плач. В первый момент я не поверила своим ушам, даже подумала, что мне это снится, но я была в абсолютном сознании и совершенно бодра. Я напряженно вслушивалась в тишину ночи, и спустя несколько мгновений опять послышался плач ребенка – маленького ребенка, младенца. Признаюсь, я испугалась. Я никогда не видела во дворце детей, пожилых женщин, родственников и других людей, которые могли бы как-то объяснить присутствие в гареме ребенка. Я спала всегда голой, поэтому поднялась, набросила какое-то легкое платьице, первое попавшееся мне в шкафу.
Тихим шагом я подошла к балкону, потому что плач раздавался снаружи. Сначала я прислушивалась, и когда стало очевидно, что плач доносится со стороны левого крыла дворца, я вышла на балкон. Не горело ни одно окно, включая ту часть дворца, откуда, скорее всего, как мне казалось, доносился плач. Через пару минут я услышала шаги. Кто-то быстро шел в ночном полумраке. Наконец я увидела человека в белом, приближавшегося к балкону. Он махал рукой, обращаясь ко мне. Потом подошел к балкону и сказал несколько слов по-арабски, которых я, естественно, не поняла, но было очевидно: он требовал, чтобы я вернулась в комнату.
Я ушла с балкона, но не включила свет внутри. Плач ребенка повторялся еще, но уже реже. Через каких-то полчаса все стихло. Меня охватил страх. Я не могла объяснить, что происходит. Все это выглядело очень загадочно, нереально, по крайней мере, необычно. Я заснула только на рассвете. Я так никогда и не узнала, что происходило той ночью во дворце. Плач ребенка остался загадкой.
Я пыталась узнать что-то от девушек у бассейна, но безуспешно. Кто-то слышал то же, что и я, но никто не выходил на балкон. Я видела, что об этом никто не хочет говорить, поэтому тоже перестала поднимать эту тему. Я до сих пор понятия не имею, что бы это могло значить. Никогда ничего подобного не повторялось в течение всего времени, пока я была в гареме. Естественно, мне и в голову не приходило спрашивать кого-нибудь из стражи.
Это был очередной стандартный день во дворце. После завтрака я немного полежала в ванне, читая какой-то дешевый романчик, потом пошла на обед и сразу из сада, где мы обедали, направилась к бассейну. Там было всего пять-шесть девушек, в основном те, кто решил сегодня пропустить обед. На нем не было и
