– Да, папа. Папа, я тебя очень люблю, и тебя, и маму, и Чеду. У меня все хорошо, не беспокойтесь обо мне! Как вы там? Как Чеда? Вы здоровы? У вас все в порядке? – забрасывала я его вопросами, даже не давая времени ответить.
– У меня все хорошо, у нас все в порядке. Четыре года мы не знали, где ты, жива ли. Откуда ты звонишь? Когда вернешься домой? Скажи… – Папа начал задавать вопросы.
А потом я опять услышала мамин голос. Позже, когда я приехала в Белград, они сказали, что мама чуть не упала в обморок. Потеряла дар речи на какие-то секунды, застыла на месте, выронила трубку.
– Где ты, солнышко? Когда мы увидимся? – Трубку опять взяла мама.
– Не знаю, я скоро приеду. Скоро увидимся, я надеюсь. Тогда обо всем поговорим. Скажи, как там Чеда, что он делает?
– У него все в порядке. У него свое дело, много времени тратит на поиски тебя. Он раскопал какие-то сведения, звонил в разные посольства, да ладно, не важно… Расскажи лучше о себе! Не могу поверить, что слышу твой голос.
Я видела, что Сафет подошел к двери и прислушивается. Наверное, он слышал что-то в коридоре или проявлял осмотрительность. Я продолжала разговаривать с родителями, несла какую-то чушь, говорила обрывистыми фразами, несвязно и торопливо. Но это было неважно. В сравнении с самим фактом, что я говорю с родителями спустя четыре года разлуки, знаю, что они живы, что мой брат в порядке… Все остальное было не важно.
– Мама, я еще позвоню. Не могу дать тебе свой номер телефона, сейчас не могу объяснить почему, но мы еще поговорим. Целую тебя и папу. Я вас люблю больше всего на свете. Поцелуй от меня «Чеду. Пока, мамочка.
– Пока, доченька, хвала Господу, что ты позвонила, что жива, – сказала мама, и я положила трубку.
Я отдала телефон Сафету, села на кровать и истерично зарыдала.
Я не могла контролировать свои эмоции. Я то захлебывалась горькими слезами, то закидывала руки и смеялась в эйфории…
Сафет смотрел на меня, закрывая лицо руками, с глазами, полными слез.
– Спасибо вам, огромное спасибо, Сафет. У меня нет слов, чтобы выразить, насколько я вам благодарна! – сказала я, поднялась и поцеловала этого человека, который спустя четыре года дал мне возможность услышать своих близких. Он по-отечески гладил меня по голове.
Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем я пришла в себя. Я пошла в ванную, поправила макияж, а когда вернулась, Сафет стоял у окна и курил.
– Спасибо вам еще раз, от всего сердца, – проговорила я.
– Не за что, не за что, деточка. Сейчас надо заняться планом бегства. Сначала общий, а потом детальный. Опасно было бы делать это в спешке. Исмар не глупый человек, он очень сообразительный, и любая, даже малейшая оплошность может нас выдать. Поэтому веди себя так, как я тебе говорю. Для начала мы попробуем устроить тебе медосмотр, по возможности в больнице, где директор – мой хороший приятель…
Он пришел опять, когда была почти полночь. Сказал, что я, скорее всего, поеду к врачу именно в ту больницу, о которой он мне говорил. Вероятно, он разговаривал на эту тему с Исмаром, может, сказал, что он видел меня и что я неважно выгляжу, что мне необходимо показаться врачу. Они договорились, что это будет комплексное обследование.
После завтрака на следующий день перед домом меня ожидал автомобиль, за рулем сидел Сафет. Скорее всего, машина была его, но на переднем сиденье был еще один человек. Из охраны. Я села в машину, и мы поехали в клинику. Уже на входе нас дожидался врач, с которым Сафет, насколько я знала, был раньше знаком. Они сердечно поздоровались и беседовали пару минут в стороне. В это время охранник спокойно прохаживался по холлу больницы. Потом мне дали знак следовать за ними. Мы поднялись на третий этаж и вошли в кабинет того врача: он, Сафет и я. Они вдвоем опять разговаривали, мне было жаль, что я ничего не понимаю, потому что разговор, без сомнения, касался меня.
– Ты останешься здесь до завтра. Омар мой хороший друг. Ты здорова, никакого тщательного осмотра не будет. Тебе только сделают для проформы анализ крови. А результат уже известен, точно, Омар? – спросил Сафет на английском, повернувшись к врачу. Тот со сложенными на груди руками, улыбаясь, смотрел на меня.
Потом Сафет еще какое-то время находился в клинике. Он носил какие-то бумаги по кабинетам, в то время как охранник спокойно сидел в коридоре. Я в конце концов осталась в больнице. Меня поместили в палату с пожилой женщиной, турчанкой. Это меня устраивало – у меня не было никакого желания с кем-то общаться, особенно с незнакомцами.
В тот же день врач, друг Сафета, зашел в палату, чтобы заполнить карту. Потом я легла на кровать. Медсестра принесла сок и яблоко, при этом смотрела на меня каким-то странным взглядом.
Это была обычная больничная палата. По тому, как держал себя со мной врач, нельзя было понять, это частная клиника или государственная больница. Впрочем, меня не слишком занимал такой вопрос. Моя кровать была у окна, в двух метрах от нее стояла кровать соседки по палате, турчанки. Эта женщина мне не понравилась с первого взгляда. У нее был колючий, недружелюбный взгляд, он вызывал тревогу. Неприязнь была, похоже, взаимной. Турчанка тоже не прониклась ко мне симпатией.
Когда медсестра вышла из палаты, около получаса стояла полная тишина. Я медленно потягивала сок и листала какие-то местные газеты, обращая внимание на фотографии, ведь понять текст я все равно не могла.
– Что вы делаете в Турции? – вдруг услышала я голос той турчанки, голос, который заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Она сказала это на чистом английском языке, тоном, больше подходящим какому-нибудь полицейскому следователю, чем женщине преклонных лет.
– Вы говорите по-английски? – проговорила я, лишь бы что-нибудь сказать.
– Да, как видите. Разве в этом есть что-то необычное?
– Просто я предполагала, что вы из Стамбула. Это ведь так?
