— Почему?
— Потому что без толку. И кто знает, может, по-своему, она не так уж плоха.
— Она гораздо хуже, чем ты думаешь.
— Ладно, она хуже всех, — покорно согласился Эрл, — но с этим ничего не поделаешь.
— Да? — Вилли подошла к своему столу и сняла трубку с телефона. — А вот я сейчас сделаю то, чего не могла себе позволить при жизни Джорджа.
— Ну зачем, Вилли?
— Все эти дни я представляла, как позвоню ей и скажу: «Старая крыса. Слушай, ты, равнодушная, эгоистичная, пустая старуха. Хочешь знать, кто убил Джорджа? Ты. И не на прошлой неделе или месяц назад, а давным-давно. Ты выдавливала из него воздух, глоток за глотком, своими мерзкими пальцами».
— Дай сюда телефон, — сказал Эрл.
— Еще чего!
— Дай, я тебе говорю!
Но она, упрямо качнув головой, набрала номер. Ей было все равно, что сейчас произойдет, будущего больше не существовало.
— Алло!
— Миссис Хейвуд?
— Да, это я.
«Какой у нее старческий голос, — с удивлением подумала Вилли, — старческий и измученный».
— Это Вилли, миссис Хейвуд. Простите, что не позвонила раньше. Как вы себя чувствуете?
— Благодарю, сообразно обстоятельствам.
— Хотите, я заеду как-нибудь на днях? Мы могли бы поддержать друг друга. Мне тоже очень одиноко.
— Вот как? А я со своим одиночеством справляюсь.
— Если вы передумаете, пожалуйста, дайте мне знать.
Повесив трубку, Вилли внимательно взглянула на Эрла. Прежде она его почти не замечала. Он был всего лишь мальчиком с больным желудком, который сидел с ней в одном кабинете. Да, он, конечно, молод, но у него приятная внешность. И если его кормить диетической пищей…
— Спасибо, Эрл, — сказала она, — я тебе очень благодарна.
— За что? Я просто тут стоял…
— Этого достаточно. Постой еще немного.
— Пожалуйста! Хотя я ничего не понимаю.
— Поймешь в свое время.
Вернувшись в кухню из холла, где стоял телефон, миссис Хейвуд продолжила приготовление завтрака. Овес, шпинат, морковка, салат, два яйца, немного рисовой муки и порошковый протеин были методично опущены в кухонный комбайн и вышли оттуда в виде густой серо-зеленой смеси, которой миссис Хейвуд начинала день.
Она отказывалась верить, что Джорджа убили. Нет, у него закружилась голова, когда он стоял на вершине Башни, и он упал сам. А произошло это потому, что он неправильно питался и не привык подниматься на большую высоту. Это она твердила и Куинну, и шерифу Ласситеру, и полицейским Чикото, и Джону Ронде, не пытаясь объяснить себе или им, что Джордж в Башне делал. На вопросы об Альберте она отвечала молчанием.
— Что, Вилли, тоскуешь? — спросила она вслух. — Так тебе и надо. Кто задерживал моего сына допоздна? Из-за кого он спал меньше восьми часов? Кто заставлял его есть ресторанную еду, где полно холестерина и совсем нет рибофлавина и кальция? С кем он часами сидел в кино, вместо того чтобы заниматься спортом?
В последние дни она начала разговаривать сама с собой и с людьми, которых не было рядом, да и не могло быть. Большей частью она повторяла то, что вычитала в книгах о разумной диете, самовнушении, развитии силы воли, активном образе жизни, а также о достижении счастья и спокойствия путем медитации. Она верила авторам этих книг как пророкам, и ее не смущало, что они часто противоречат самим себе и друг другу.
— Эти полицейские так глупы, что не могут понять элементарных вещей. Во-первых, Джордж устал от подъема по ступенькам, поскольку его организм не был к этому готов. Его артерии были забиты холестерином, сердечная мышца плохо работала. Во-вторых, ему следовало утром получить не меньше восьмидесяти пяти граммов протеина и, по крайней мере, один грамм кальция, чего он, конечно, не сделал.
Перелив смесь из миски в большой стакан, она посмотрела ее на свет и увидала в сероватой кашице юность, здоровье, оптимизм, счастье, безмятежность, чистые артерии, крепкие мышцы, удачу в делах и вечную жизнь.
— Если бы Джордж так завтракал, — сказала она, поднося стакан ко рту, — он был бы сейчас жив. И не страдал бы головокружениями.
Первый глоток был горьким. Она сделала второй, но смесь оставалась такой же — горькой, слишком жидкой для еды и слишком густой для питья.
— Я что-то забыла положить. Но что? Что?
Наступил сентябрь. Салли с Ричардом вернулись в школу, и Марта помогала им по вечерам делать уроки. Однажды Ричард написал сочинение «Как я провел лето» и принес матери, чтобы она проверила, много ли в нем ошибок.
— Кошмарный почерк, — сказала Марта, — или теперь в школах не учат писать красиво?
— Учат, — бодро отозвался Ричард, — но я не стараюсь.
— Ничего не могу разобрать.
— А ты попробуй.
— Я-то попробую, но вот что скажет учитель?..
Из сочинения следовало, что Ричард все лето трудился, не разгибая спины.
— Это ты о себе пишешь?
— Ну да! Вот же заголовок: «Как я провел лето». Слушай, мам, знаешь, как живут некоторые ребята?
— Знаю, — вздохнула Марта. — Ты мне говорил, разъезжают в собственных «кадиллаках», получают по пятьдесят долларов в неделю на карманные расходы и возвращаются домой, когда хотят.
— Я не о том, мам. Некоторые… один, во всяком случае, печатает на машинке.
— В таком возрасте?
— Ну да! А что?
— Если ты сейчас начнешь все печатать на машинке, то разучишься писать от руки, когда придет время поступать в колледж.
— Но ты говоришь, что я и сейчас не умею!
— Вот что, умник, забирай-ка свои каракули и все перепиши заново! Слышишь?
Ричард закатил глаза и, став по стойке смирно, ответил:
— Так точно!
— Иначе хорошей оценки тебе не видать.
— Мам, а разве у нас не было когда-то машинки?
— Была.
— Где она?
— Не знаю, — ответила Марта после секундного колебания.
— Так, может, она до сих пор валяется где-нибудь в гараже или кладовке? Я сейчас поищу.
— Не надо, Ричард, ты ее не найдешь.
— Но ты ведь не знаешь, где она?
— Я знаю, где ее нет, так что не лезь ни в кладовку, ни в гараж. И хватит рассказывать, как живут другие. Считай, что в нашем доме нарушаются права человека, а посему: кругом, марш.
