— Еще как хотели! Они прямо-таки принесли себя в жертву.
— Бедные. Почему?
— Потому что Ричард решил, что нам, для разнообразия, неплохо побыть вдвоем, — улыбнулась Марта.
— Сообразительный парень наш Ричард!
Она посмотрела ему в глаза.
— Ты действительно так думаешь — наш Ричард?
— Да. Наш Ричард, наша Салли.
— Значит, мы действительно будем жить долго и счастливо?
— Да.
— И беззаботно?
— О, забот у нас будет множество. Но нам они не страшны. Потому что мы друг друга любим и уважаем.
— Да.
В ее голосе по-прежнему звучало сомнение, но раз от раза оно становилось тише, глуше, и он верил, что когда-нибудь оно исчезнет вовсе.
— Ты еще будешь сравнивать меня с О'Горманом — не в мою пользу.
— Этого не может быть!
— Будет обязательно. А дети в какой-то момент начнут мне грубить, потому что вспомнят, что я им не отец. Мы будем ссориться из-за денег…
— Джо, не надо! — Она зажала ему рот ладонью. — Я обо всем этом думала.
— Вот и хорошо. Значит, мы оба знаем, на что идем. Почему ты колеблешься?
— Боюсь снова ошибиться.
— Значит, ты считаешь, что О'Горман был ошибкой?
— Да.
— Потому, что это правда, или потому, что мне это хотелось бы услышать?
— Это правда, — сказала она, и он почувствовал, как плечи под его руками вздрогнули. — Воспоминания банальнее предвидений, но они полезны. Брак с Патриком был скорее моей идеей, чем его. Мне хотелось своего гнезда! Я вышла за Патрика, чтобы иметь семью, а он женился на мне, чтобы… наверное, у него было много причин, но, прежде всего, у него не хватило духу мне противостоять. Теперь, когда я знаю, что он умер, легче быть объективной не только к нему, но и к себе. Хуже всего в нашем браке было то, что мы слишком друг от друга зависели. Он зависел от меня, а я зависела от его зависимости. Понятно, почему он так любил птиц. Он наверняка чувствовал себя птицей в клетке… Что такое, Джо?
— Ничего.
— Но ведь я чувствую. Пожалуйста, скажи.
— Не могу. Во всяком случае, сейчас.
— Хорошо, — легко согласилась она. — Тогда в другой раз.
Больше всего на свете Куинн хотел, чтобы другой раз не настал никогда, но он понимал, что это желание неосуществимо.
— Я только что сварил кофе, — сказал он. — Хочешь?
— Нет, спасибо. Если нам к четырем надо быть в Лос-Анджелесе, лучше выехать сейчас, иначе попадем в пробку.
— Нам?
— А ты думал, я ехала сюда из Чикото, чтобы пробыть с тобой десять минут?
— Марта, послушай…
— Непременно, только говори правду.
— Да я сам еще ничего не знаю. Я не ждал этого звонка! И не понимаю, что за ним стоит. Возможно, ничего особенного. Возможно, Брат Голос и впрямь хочет повидаться с Кармой по просьбе ее матери. Но я не хочу, чтобы ты была там, если это не так.
— Трудные ситуации — мой конек.
— Даже если они впрямую касаются тебя?
— Именно они. У меня большой опыт.
И она улыбнулась.
— Твердо решила ехать со мной?
— Если ты не возражаешь.
— А если возражаю?
— Нет, пожалуйста, не надо!
— Марта, — предпринял он последнюю попытку. — Я не хочу взваливать на тебя свои заботы. Я сам с ними справлюсь!
— А я думала, заботы нам не страшны. Или это были всего лишь слова, Джо?
— Марта, я хочу поберечь тебя, а ты не слушаешься!
— Не заставляй меня чувствовать себя неполноценной, Джо. Не поступай со мной, как я с Патриком. Чего ты боишься? Почему я не должна ехать к Карме? Она совсем еще ребенок, ей надо помочь. Не клади меня в коробку с ватой, я тебе пригожусь.
— Ну ладно, — сказал он дрогнувшим голосом. — Не хочешь в коробку — поехали.
— Благодарю вас, сэр. Вы не пожалеете о своем решении.
— Да?
— Почему ты так странно говоришь, Джо? В чем дело? Ты что-то подозреваешь?
— Я жалею, что нет коробки с ватой, в которой хватило бы места нам обоим.
Глава 25
Он шел по улицам, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на небо, словно ожидал увидеть в нем своих лесных соседей: черно-белого дятла, серую кукушку или желтогрудую синицу. Но единственными птицами, которые ему попадались, были воробьи, сидящие на электропроводах, да голуби на крышах.
Он вдруг представил, как все люди, живущие в городе, превратятся в птиц. Машины, бегущие по улицам и шоссе, остановятся раз и навсегда, и из них вырвутся птицы. Из окон домов, гостиниц, фабрик, контор, из труб и дверей, с автостоянок, аллей в парках, пляжей, теннисных кортов к небу, трепеща, переливаясь, шумя, взовьются, поплывут, полетят миллионы птиц. И одна будет самой большой, самой величественной, самой красивой. Это будет он — золотой орел.
Видение росло перед ним, как гигантский воздушный шар, и, как шар, лопнуло. Люди остались людьми, бескрылыми и унылыми, и золотой орел, подчиняясь нелепому закону всемирного тяготения, шел, неузнанный, по грязному тротуару.
Он слишком долго не видел людей. Даже старики пугали его, а мимо молодых он старался проскользнуть как можно незаметнее, ожидая, что они будут смеяться над его бритой головой, босыми ногами и дурацким одеянием. Но, увидев вдруг свое отражение в витрине магазина, он понял, что никто и не подумает над ним смеяться. Он был таким же, как остальные. Ну конечно! Он просто забыл. Пока он жил в лесу, волосы у него отросли, бороду ему сбрили в парикмахерской на окраине, а в магазине мужской одежды он купил настоящий костюм, галстук, белую рубашку и черные кожаные мокасины, которые начинали жать. Брат Голос Пророков исчез. Он стал безымянным мужчиной, который идет по городу, не отражаясь в равнодушных глазах прохожих. Им никто не интересовался, никто его не замечал.
Он зашел в бакалейную лавку и спросил, как пройти на Грингроув-авеню, где жила Карма. Хозяйка ответила, не поднимая головы от газеты.
— Большое спасибо, — сказал он.
— М-м.
— Жарко сегодня.
— М-м.
