парус. Какие-то люди в форме со смуглыми лицами и пронзительным оценивающим взглядом смотрят на проезжающих. Один кричит им: «Эй, парни!..», но Гаммер сжимает пятками бока лошади и щелкает языком, чтобы та бежала быстрее.
Дом расположен в стороне от центральных улиц, и лошадь идет осторожно по тропке среди мусорных куч. В темноте мимо них проносятся чьи-то тени.
— Вот и наш дом, приятель. Покамест. Иди поздоровайся со своей мачехой.
Дом, судя по неясным очертаниям, скорее похож на дворовую постройку фермы, да, наверное, и был таковой, пока ферму эту не поглотил город. Внутри, однако, ощущается примитивная обустроенность. В очаге потрескивает огонь, на стенах картинки, в кухонном шкафу посуда, даже две герани стоят на занавешенных окнах, а над ними большой, злобного вида попугай нетерпеливо раскачивается на своем насесте.
У порога со свечой в руке, покрыв голову шалью, стоит Грейс Бойлан. Она смотрит на мальчика, потом тянется вперед, пытаясь нащупать стоящего у него за плечом Гаммера, чтобы взять того за руку и повести в теплый дом. Она усаживает Гаммера на стул, быстро готовит напиток из свернувшегося молока и эля и, пока он пьет, гладит его, воркуя, по щеке, всей своей тушей примостившись у него на коленях. Со вздохом Гаммер опорожняет стакан и произносит с довольным видом:
— Говорил же я, что разыщу его. Погляди-ка, как вытянулся. Право слово, кормили его неплохо. — Тут он сталкивает женщину с колен, подмигивает и встает. — Но перво-наперво следует исполнить главное.
С завидным проворством он бросается к мальчику и дает ему затрещину сбоку по голове. Мальчик покачивается, и Грейс бьет его еще раз, потом, выждав подходящий момент, изо всех сил еще раз. Джеймс падает. Его начинают пинать ногами.
— Голову не тронь! — кричит Гаммер. — Не тронь голову!
Они предаются этому занятию минут пять, затем плюхаются на стулья, тяжко и хрипло дыша. Бойлан, похоже, совсем измоталась, словно избивали ее, а не Джеймса, но зато теперь имеет вид вполне умиротворенный и на душе у нее благодать и спокойствие.
Джеймс валяется на полу. Нельзя сказать, что ему плохо, только никак не вздохнуть. Потолок пульсирует вместе с телесной оболочкой. Комната исчезает в темноте. Он видит, как Гаммер снимает башмаки и греет над углями ноги.
— Завтра, Грейси, мы с тобой повеселимся на славу. Выпьем весь этот городишко до дна! Что скажешь?
Попугай, словно падший ангел, слетает с насеста и усаживается на спинку Гаммерова кресла. «Голову не тронь! — кричит он. — Не тронь голову!»
Когда Джеймс просыпается, он обнаруживает, что лежит в кровати одетый. Напротив маленькое окошко. Из-за крыши противоположного дома сочится начало серого дня. Мальчик садится, снимает рубашку и разглядывает кровоподтеки на груди. Впечатляюще. Соскользнув с кровати, идет к окну. Нет ни парка, ни лабиринта из стриженых кустов, ни лиловеющего леса. Внизу на улице видна выложенная булыжником сточная канава, маленькая девочка, одной рукой обхватив шею собаки, сидит на корточках и смотрит на золотистую струю, льющуюся из нее и петляющую в трещинах каменной кладки. Какой-то человек высунулся из окна, трет лицо и смотрит вверх на небо — какая-то будет погода?
В изножии кровати сверток. Джеймс садится и кладет его себе на колени. Старая одежда, по большей части уже негодная, слишком маленькая и слишком рваная. Он бросает ее на пол. Под нею — ящик, поцарапанный, кое-где с выщерблинами; Джеймс открывает крышку. Венера катается по дну, как стеклянный шарик из детской игры, на Солнце какие-то зазубрины, Луна, точно пьяная, отшатнулась прочь от Земли.
Джеймс берется за работу — терпеливо восстанавливает свою Вселенную.
Для стороннего городского наблюдателя эти трое — семья. Гаммер намекает на это где надо; даже Грейс, судя по всему, свыклась со своей ролью, и, когда в пивнушке «Якорь» сводник Израэль Ингланд отмечает у мальчика фамильное сходство — отцовские руки, материнский нос, — она поворачивается к Джеймсу и запечатлевает на его щеке поцелуй, пропахший устрицами и портером.
От «Якоря» к «Возвращению моряка», оттуда к «Черной кобыле», потом к «Королеве Анне», «Звезде», «Белой лошади», «Виноградной лозе», снова к «Белой лошади»; потом, громко разговаривая и балагуря, к «Омаровой похлебке». Гаммер разбивает себе лоб о притолоку, но в этот момент он столь же нечувствителен к боли, как и идущий за ним мальчик, юноша, молодой мужчина.
Промокнув потное лицо носовым платком, Грейс заказывает джин с горячей водой. Они пьют так, словно уже давненько не напивались. И лишь один Джеймс видит, что происходит вокруг, видит, как их собутыльники ладонью, точно картами, прикрывают себе рот, слышит тихий заговорщический шепот, чувствует, не вполне разумея, что к чему, присутствие какой-то опасности. Если он сейчас скажет об этом, спасет ли он их? И надо ли ему это? Он поглядывает на Гаммера. Он не испытывал неприязни, встретившись с ним в кустах сада, — лукавая улыбка, быстрый веселый взгляд. Но Гаммер успел измениться или это он сам изменился? Что нравилось ему раньше в Гаммере? Что тот понимал, какой он, когда другие не понимали или по крайней мере притворялись, будто не понимают. В Гаммере была доброжелательность, пускай малая толика, теперь вся израсходованная. «Пей до дна, Грейси!» — восклицает Гаммер. Человек в белых парусиновых брюках, с руками, покрытыми синей паутиной татуировок, направляется к двери и, проходя мимо мальчика, долгим взглядом смотрит на него через плечо. Ответить на этот взгляд — значит стать сообщником. Джеймс отвечает. И не говорит ни слова.
Остальные допивают, что осталось в кружках, и, спотыкаясь, выходят на улицу. Темно. Гаммер танцует, раскованно и свободно, потом, упершись в плечо мальчика, кричит: «Тебе этого никогда не понять! — Он размахивает руками, обнимая ночь. — Мне жаль тебя. Жаль. Бог мой!» Он с грохотом валится на колени. Грейс поднимает его и подтягивает к себе на спину, складывая руки вокруг своей шеи. Его голова склонилась к ней на плечо, а носки башмаков волочатся по земле. Джеймс оглядывается — где тот моряк? Кажется, он видит его в тени обитой досками лавки шипчандлера и с ним вместе кого-то еще.
Теперь домой. Джеймс замыкает шествие. Гаммер безмятежно посапывает на женской спине. Выглядывает луна и озаряет улицы черным блеском. Где-то позади за ними идут те двое. У двери дома Джеймс оборачивается, но улица пуста. «Помоги мне», — велит Грейс.
Джеймс берет Гаммера за ноги. Темная и узкая лестница. С пятого раза Грейс удается зажечь свечу. С полуоткрытым ртом Гаммер лежит на кровати, и между неплотно сомкнутыми веками виднеется белая полоска. Грейс щиплет его за щеку. Он просыпается, садится и принимается петь: «Неси сабинского вина в бутылке лет шести…» Вновь падает и с улыбкой на лице погружается в глубокий сон. «Запри дверь», — обращается к Джеймсу Грейс.
Мальчик спускается вниз. Огонь в очаге еще теплится. Он берет с полки огарок свечи и зажигает его от тлеющих углей. Открывает входную дверь — щель дюйма два — и поднимается наверх собрать свои вещи. Заворачивает планетарий в бархатную куртку и укладывает его на дно мешка, затем вместе с мешком идет вниз и садится ждать у огня. Ждать приходится не долго. Слышится шорох, как будто собака рыщет в помойке. Мальчик подходит к двери. Там, улыбаясь, стоит матрос с короткой налитой свинцом дубинкой. Он подносит палец к губам. Джеймс показывает наверх.
Огромному китайцу, тому, что стоит позади него, матрос говорит:
— Оставайся здесь, Линь-Линь. Присматривай за нашим новым другом. Уоррен, Киннир, за мной.
Они поднимаются по лестнице, и Джеймс видит, что они босиком. Китаец складывает в карман попавшие под руку вещи. На воровство это совсем не похоже. Джеймс, который отдал Гаммеру только три табакерки Каннинга, протягивает четвертую Линь-Линю. Китаец принимает подарок, проводит пальцем по крышке и говорит:
— Меня называют Линь-Линь, как звенит колокольчик. Вообще-то мое имя Истер Смит. А раньше звали Ли Чан Ву.
Наверху слышен мощный глухой удар, будто кто-то поднял кровать и швырнул ее об пол. Один из матросов, не то Уоррен, не то Киннир, катится по лестнице, выплевывая выбитые зубы. «Убивают! Убивают!» — вопит Грейс Бойлан. Линь-Линь бежит наверх. Удары, брань, грохот, словно разбился какой-то
