«Мы сгорим заживо»,– подумала Рэйчел. И все же не могла пошевелиться.
Снаружи послышались голоса – громкие распоряжения и ругань. Затем двери распахнулись, и пылающую коляску вытащили из конюшни. Внутрь, пробиваясь сквозь адское пламя, которое преграждало им путь, ворвались Гриффин и Филд.
Гриффин почти донес Рэйчел до двери и вытолкнул наружу, в спасительную прохладу ночи, потом метнулся обратно. Сжавшись в комок, она прислонилась к огромному стволу земляничного дерева. Филд вывел из огня спотыкающегося, обезумевшего Джонаса и вернулся помогать Гриффину.
Смертельным ужасом и болью было наполнено пронзительное ржание лошадей в конюшне. Только трех из них удалось вывести наружу, когда Гриффину и Филду пришлось спасаться самим.
Деревянная крыша превратилась в море оранжево-желтого пламени, огонь плясал в окнах. Внезапно Джонас, выкрикнув имя Рэйчел, рванулся мимо Гриффина и Филда и исчез в пылающих дверях конюшни. В тот же миг со стороны главного дома показался дородный мужчина, поддерживающий под локоть потрясенную, едва переставляющую ноги Фон.
Из огненного ада, пошатываясь, выбрался Джонас. Его волосы и одежда были охвачены пламенем. Он все еще продолжал выкрикивать имя Рэйчел, когда Гриффин и Филд остановили его и повалили на землю, пытаясь сбить огонь.
Головни из пожара выстреливали в ночное небо, некоторые из них опускались даже на крышу величественного особняка Джонаса.
Рэйчел, словно окаменев, не двигалась с места, пока Гриффин не поднял глаз от распластанного на земле обгорелого тела Джонаса и не сделал ей знак подойти.
Она с трудом преодолела это короткое расстояние и опустилась на колени рядом с Джонасом. Филд бросился к своей жене.
– О Джонас,– прошептала, глядя на него, Рэйчел. Он был чудовищно обожжен, но, казалось, не замечал боли.
– Рэйчел,– только и сказал он.– Прости меня. И после этого умер.
Гриффин стянул с себя пиджак и осторожно накрыл им неподвижное, изуродованное лицо кузена.
– Боже,– вздохнул он.– О Боже мой.
Рэйчел не удивилась, заметив в его глазах слезы. Она встала, приблизилась к нему, отпустила – впервые за все это время – разорванный ворот своего платья и обняла Гриффина.
– Все кончено,– шепнула она.– Теперь все кончено.
В звуке ревущего пламени сдавленный всхлип Гриффина был почти не слышен:
– Он думал, что ты там...
– Да, – отозвалась она, потому что больше сказать было нечего.
Появился Филд; лицо его, как и у Гриффина, покрывал слой копоти. Он протянул Рэйчел свой пиджак и осторожно поднял оцепеневшего друга на ноги.
Подошла Молли и увела Рэйчел.
– Вы все время были в конюшне,– догадалась Рэйчел, увидев оборванные, запачканные сажей юбки Молли и ее растрепанные волосы. – Это вы открыли заднюю дверь, специально чтобы она скрипнула...
– Да,– ответила Молли. – А еще я посадила чучело Афины в коляску. Я слышала, как вы с Фон придумали это, проследила за вами и постаралась сделать все, что смогла.
Отойдя на порядочное расстояние от горящей конюшни, она вдруг остановилась, и ее зеленые глаза впились в лицо Рэйчел.
– Нипочем не хотела бы я оказаться на вашем месте, мисс Рэйчел Маккиннон, когда доктор обо всем узнает. Чучело в белом платье! – Молли замолчала и покачала головой в яростном изумлении.
Рэйчел опустила глаза; действительно, этой ночью все пошло не по плану. Кукле полагалось упасть со стропил конюшни, и в тот же момент Фон должна была замогильным голосом выкрикнуть имя Джонаса. И Джонасу в результате следовало признаться в убийстве, а не погибнуть.
– Он признался, что убил моего отца, Молли. И Патрика.
Молли очень рассердилась:
– И только чудом он не убил тебя – а заодно и молодую жену Филда Холлистера.
Рэйчел оглянулась, ища глазами Гриффина, – ей просто необходимо было увидеть его. Он стоял, опершись о дерево, совсем неподалеку, и плечи его вздрагивали под измятой, перепачканной рубашкой. Рядом, словно олицетворение молчаливого сочувствия, стоял Филд.
Последующий месяц был не из веселых.
Сначала состоялись похороны Афины, потом Джонаса. То и дело отвозили на кладбище жертв по- прежнему свирепствующей эпидемии.
На то, чтобы поговорить, а уж тем более строить планы на будущее, просто не хватало времени. Врачебная практика не оставляла Гриффину ни одной свободной секунды, и Рэйчел упрямо следовала за ним из палатки в палатку, не слушая его строгих приказов отправляться домой и по мере сил помогая пациентам и Гриффина, и Джона О'Рили.
Наконец болезнь стала отступать.
Утро двадцатого июля выдалось ясное и солнечное, и Рэйчел почувствовала, что это будет особый день.
На кухонном столе стояли две банки груш с корицей, рядом лежал маленький сверток, на котором значилось имя Рэйчел. Она вскрыла пакет и улыбнулась при виде его содержимого: несомненно, это, как и
