— Горячий суп?
— Пожалуйста, можешь смеяться.
— Я не смеюсь.
Засунув несколько долларовых бумажек под край своего стакана, Сильвермен поднялся. Через дверные створки Клем прошел за ним на кухню, по размеру лишь раза в полтора больше его лондонской; в каждом углу, на каждой поверхности громоздились пластиковые коробки, разделочные доски, мешки перца и лука, хлебные пакеты из оберточной бумаги. Поваром оказался худой, как палка, парень из Камбоджи; фартук почти дважды оборачивал его тощую фигуру. Сильвермен схватил его за плечи и подмигнул Клему.
— Самый великий секрет «Кавура», — прошептал он.
Повар позвал свою помощницу — крупную белокожую девицу, медленно чистящую картофелину. Она вытащила из холодильника две пластиковые сумки.
— Хороший мясной суп с овощами, — сообщил повар с акцентом, в котором в равных пропорциях смешались Пномпень, Торонто и Неаполь, — Мясной рулет. Картофельная запеканка. Тирамису. Все хорошее. Свежее.
— Да ниспошлют тебе нынче твои предки самый отменный минет, — пожелал ему Сильвермен.
Повар ухмыльнулся. Муха ударилась в мухоловку и, под одобрительное уханье, упала на пол. Сильвермен подхватил одну сумку, сунул другую Клему, и они вышли на улицу. Несколько минут они шагали мимо красно-коричневых кирпичных домов, вдыхая разлитый в воздухе приторно-сладкий запах жасмина. Время от времени навстречу попадались небольшие группы мужчин; засунув руки в карманы, они глазели на дорогу с видом истомленных патрициев, будто ничто в мире их больше не интересовало, — возможно, из эмигрантского упрямства, а может, это была меланхолия Старого Света, удачно пустившая корни в Новом.
— Приготовься позеленеть от зависти, — через плечо предупредил Клема Сильвермен.
Он поставил свою сумку рядом с синим автомобилем — набычившимся блестящим фургоном с затемненными окнами, гоночными шинами и хромированным, толстым, как органные трубы, двойным выхлопным патрубком.
— Купил у одного парня; он, бедолага, собирался жениться и начать новую жизнь, — посмеиваясь то ли над собой, то ли над парнем, сообщил Сильвермен, — Печальный случай, он и сам это понимал. Ключи мне передавал, словно свои оттяпанные яйца. Все не мог понять, зачем его игрушка такой никчемной личности, как я, — Он отпер задние дверцы, — У мальчика все было устроено для приятного вечера тет-а- тет. Меховую обивку и интимное освещение я убрал, но музыкальную систему оставил. Динамики в подголовниках, да и везде, куда ни сунься. Никогда раньше так Джонни Кэша [27] не слушал.
В задней части салона стояли пятнадцать ярких пластиковых ящиков-холодильников. Загрузив сумки в один из них, они покатили под звук рычащего, как лодочный мотор, двигателя по Колледж-стрит.
— Гидроусилитель руля! — перекрывая музыку, орал Сильвермен, — Электронное управление окнами! Кондиционер!
Объехав еще пару итальянских заведений — новые громогласные приветствия, запыхавшиеся шеф- повара, новые загруженные в фургон сумки, — они завернули в ресторан здоровой пищи, забрали там пятьдесят диетических булочек, банку зеленой приправы карри, четыре позавчерашних пирога с голубикой. На другом конце города они заглянули в местечко под названием «Уголок», потом в еще одно — «Райский уголок». Последняя остановка была в гостинице у озера, где среди металлическою лязга и полувоенной неразберихи человек тридцать работников готовились к вечерней кампании. В ящиках-холодильниках уже почти не оставалось места. Сильвермен поменял кассету с музыкой кантри на рэп — «Обожаю сердитых парней!» — и, отбивая ритм на обтянутом кожей руле, втиснул фургон в череду ползущих домой автомашин. Фургон едва тащился, однако минут через сорок они свернули на узкую улочку с домами английского типа, с двускатной крышей в форме заглавной «А»; Клему показалось, что он уже проходил здесь во время утренних скитаний. Сильвермен припарковался в маленьком дворике перед домом.
— Твой дом?
— Пока что. Здесь еще несколько типов живут. Из серии «искусство инсталляции». Обожают снимать друг друга на видео в нужнике.
По деревянным ступеням они поднялись на второй этаж. Комната, которую снимал Сильвермен, была просторной, но почти пустой. Окно выходило на дорогу. Сильвермен присел на узкую кровать.
— Мечта послушника, — с унылой улыбкой произнес он.
Хотя в комнате было тепло, он обхватил себя руками и поежился. Клем опустился на единственный стул. Позади него на столе стояла электрическая печатная машинка; на большом коричневом конверте печатной стороной вниз лежала кипа бумаги, придавленная сверху бутылочной открывашкой в форме Микки-Мауса.
— Моя статья для «Нью-Йорк таймс», — указывая на бумагу, сказал Сильвермен. — Хотя, думаю, они уже махнули на меня рукой.
— Не хочешь писать?
— Похоже, не могу.
— Но ты же начал.
— Заметки, пробы, наброски. Вразумительного мало. А в такой статье должен быть стержень, должен быть вывод. Если описываешь ужасы, ожидается, что ты что-то предложишь. А что тут можно предложить? Давайте их пожалеем? Уничтожим мерзавцев?
— Мерзавцев?
— Последний раз, когда мне удалось заправить бумагу в машинку, я руки на клавиши положить не сумел. Психиатр бы сразу пришил мне паралич на почве истерии и прописал курс электрошока.
— А ты обращался к кому-нибудь?
— К психиатрам? Слава богу, нет.
На полу у кровати лежал расстегнутый кожаный вещмешок. Рядом — радио и пара книг: сборник стихов Берримена[28] и один из романов Шелли-Анн, «Стежок вовремя». Клем поинтересовался, читает ли его Сильвермен.
— Я его держу ради фотографии, — сказал Сильвермен, — Странно подумать, я могу найти фото своей жены в любом приличном книжном магазине.
— А Берримен?
— «Обиженный Генри зажмурил глаза, безутешный Генри хандрил…» Я его больше не читаю, но это старый друг.
Клем кивнул. Потом спросил, как обстоят дела нынче.
— Про нынче я не беспокоюсь, — сказал Сильвермен. — Здесь на углу есть винный магазин, вот о нем я частенько думаю. Хорошо, что ты приехал. Ты в шахматы играешь?
— Немного.
— Немного — это хорошо.
Сильвермен вытащил из рюкзака складную шахматную доску. Пристроив ее на кровати, они играли около часа. Когда партия закончилась, Сильвермен сварил кофе; потом они слушали бейсбол по радио. Клем читал первую главу романа Шелли-Анн и разглядывал ее сделанную в ателье слегка подретушированную фотографию на клапане суперобложки. Вернулись художники, устроили ссору на кухне, а потом шумно мирились в соседней комнате. Стемнело. Пристроившись у окна, Клем курил. Сильвермен сварил еще кофе, потом улегся на кровать, заложив руки за голову. В пол-одиннадцатого он потребовал еще одну партию в шахматы; Клем опять выиграл. Сильвермен побрился и сменил рубашку.
— Уже скоро, — сказал он. — Теперь недолго.
Клем задремал и спросонья прикусил до крови язык.
Без пятнадцати час Сильвермен окликнул его, и через затихший дом они пробрались к фургону.
Последний раз они ездили вместе ночью в джипах ООН в сопровождении перепуганных голубых беретов. В тот раз идея также принадлежала Сильвермену — Клему не улыбалось покидать гостиницу в комендантский час. Проведя в столице пару недель, он собрал достаточно материала. Агентство уже пресытилось, история уже сошла с передних полос, пора было думать о возвращении. Но более опытный,
