— Чудесная клубника! — похвалил Сэм.
— У фермеров покупаю, — объяснила Пиппа и, глядя на Шапиро, в очередной раз подумала, насколько он изменился. Кожа на длинной шее стала дряблой и при любом движении колыхалась, как бородка индюка. Кончик ястребиного носа притупился, даже закруглился, словно сточившись от бешеного ритма последних тридцати лет, в течение которых он работал по шестнадцать часов в сутки практически без выходных, преследуемый сюжетами своих романов, словно Орест фуриями. Глаза, некогда сверкавшие, будто расплавленный деготь, теперь напоминали потухшие уголья. Казалось, отдав писательству душу, Сэм — кусочек за кусочком — съел себя, и теперь осталась лишь сухая оболочка. Снова и снова он брал свою жизнь и вовлеченных в нее людей, уваривал — вместе с кожей и костями — в клейкую массу, по цвету похожую, как представлялось Пиппе, на китовую ворвань, а затем лепил образ, сложную скульптурную группу, историю, созданную из человеческих страстей, переживаний, чувств.
Несмотря на искреннюю симпатию и привязанность, основную проблему Шапиро Пиппа видела в том, что Сэм нуждался именно в бурных скоротечных романах, черпая в них сырье для творчества. К себе он был куда безжалостнее, чем ко всем остальным, и слава богу, иначе вышел бы настоящий монстр. Ведь каждый раз именно Сэм первым прыгал в котел, дабы расплавиться и снова воскреснуть, — вот бесконечный, беспросветный алгоритм его судьбы. Писатель — и ничего больше! «Надежда-то давно умерла», — с тоской думала Пиппа. Таковы условия сделки: в обмен на нормальное существование он получил двенадцать романов, два из них считались классикой жанра, остальные — великолепными. Имя Сэма Шапиро наверняка войдет в историю. И все-таки Пиппа жалела старого друга, а еще сильнее — Мойру, которую угораздило его полюбить. Шапиро ведь никогда не оправдает ее надежд. Впрочем, Мойра слишком требовательна. Пиппа знала, дабы удержать Сэма, нужно превратить совместную жизнь в красивую, яркую картинку: такая гарантированно привлечет его внимание и заставит выползти из скорлупы хотя бы на время. С другой стороны, Мойра ведь тоже литератор может, они друг друга понимают? Вздохнув, Пиппа заметила за искусственным озером желтый пикап Криса. Интересно, что сейчас творится в доме Надо?
— Как успехи с новым романом? — поинтересовался Герб.
— Пока готовы только сто страниц, — ответил Сэм. — О результате говорить рано.
— Я отойду на секунду, — бросила Пиппа, юркнула в ванную, заперла дверь и, раскрыв окно, достала из шкафчика сигареты, спрятанные за таблетками от гипертонии, которые принимал Герб. Выпустив дым, она смотрела, как сизое облачко рассеивается и исчезает в темном воздухе. Затем почистила зубы.
К гостям Пиппа вернулась с пластом фисташковой халвы и, чувствуя легкую тошноту, ругательски ругала себя за выкуренную сигарету. Тяжело вздохнув, Мойра подняла голову, чтобы взглянуть на небо, подтянула колени к тяжелой груди, и большие, черные, со стрелками черной же подводки глаза покрылись поволокой. От всех Мойриных слов и жестов веяло неуверенностью. В двадцать четыре она стала лауреатом вожделенной премии, ежегодно присуждаемой Йельским университетом лучшим молодым литераторам. С тех пор Мойра записала в свой актив несколько томов удивительно саркастичных стихов и несколько бурных, удивительно скоротечных романов. Сейчас, на середине четвертого десятка, она по-прежнему смотрела на мир с неиссякаемым восторгом, в юности так ярко, броско и выгодно контрастировавшим с недюжинным умом. Нет, развалиной Мойра не считалась, отнюдь, на фоне стареющих представителей литературных кругов она выглядела сногсшибательно. Пиппа испытывала к ней симпатию, а порой жалость. Жалость к безответственной невротичке, взрослой женщине без детей и даже без медицинской страховки, ищущей любовь с безудержным рвением двадцатилетней девчонки. И все-таки иногда Пиппа ловила себя на том, что завидует безбашенной эгоистке Мойре.
— Это летучая мышь? — прищурившись, спросила поэтесса.
— Да, — кивнул Герб.
— Как «черная-черная перчатка, брошенная на солнце»… Чьи слова? Как же его…
— Мистер Дэвид Герберт Лоуренс,[6] секс-гигант, — подсказал Сэм.
— Наверное, тебе лучше знать, — буркнул Герб.
— А ведь он ошибается! Посмотрите, разве похоже на перчатку? — Все четверо дружно подняли головы. — Обычная летучая мышь!
— Милый, помнишь, Бен выписывал журнал про летучих мышей? — спросила Пиппа.
— Да, конечно, — кивнул Герб.
— Крылья отчаянно машут, на летнем ветру трепеща… Сразу видно, не птица, — вставила Мойра.
— Нет, это видно по тому, как часто она меняет направление. Не хуже чем воздушный змей высшего пилотажа!
— Воздушный змей высшего пилотажа, — довольно кивнув, хмыкнул Герб, который хвалил редко, но искренне.
— Неужели мышь раздражает такого слона, как ты? — поинтересовалась Мойра.
— Нельзя ли хоть на секунду оторваться от избитых клише? — запрокинув голову, простонал Шапиро, но перехватил изумленный взгляд Мойры и тут же поправился: — Шучу, шучу, ты настоящая оригиналка, милая, не забывай!
— Да пошел ты, милый! — прошипела Мойра.
Пиппа встала из-за стола.
— Кто-нибудь желает кофе без кофеина? — копируя стюардессу, поинтересовалась она.
Мойра тоже поднялась и вслед за хозяйкой прошла на кухню. Когда добрались до плиты, поэтесса уже всхлипывала:
— Стоит открыть рот, он тут же затыкает. Сил нет терпеть! Сэм — настоящий ублюдок…
Своих женщин Шапиро не жаловал — это знали все. Пиппа вздохнула: на ее глазах он довел уже нескольких бедняжек.
— С ним такое бывает. Просто у Сэма сейчас кризис оригинальности. Не разумнее ли было рассмеяться?
— Несколько лет я действительно смеялась, а теперь впору плакать.
— Хочешь сказать, вы расстаетесь?
— Ничего я не хочу сказать! Сэм с головой ушел в новый роман, причем в буквальном смысле. Меня не замечает, поэтому скандалы закатываю самой себе.
— Ты уже нашла… другого? — Пиппа знала Мойру достаточно, чтобы предположить: она никогда не оставит мужчину с достатком, связями и обаянием Сэма Шапиро, не подготовив достойную замену. Талант талантом, но как же без влиятельного спутника?
Мойра потупилась:
— Нет! То есть… — Она в отчаянии прижала ладони к глазам. — Пиппа, я страшно запуталась!
— Почти уверена: Мойра закрутила интрижку, — проговорила Пиппа, смазывая руки кремом. Они уже легли, но Герб, несмотря на позднее время, пытался читать.
— Почему ты так считаешь? — встрепенулся он.
— Она хочет уйти от Сэма, но боится остаться одна. Вывод напрашивается сам собой.
— Вдруг она лишь хочет показать, что завела роман? Ты расскажешь мне, я — Сэму, и тот начнет уделять ей больше внимания.
— Думаешь, Мойра настолько коварна?
— Это было бы очень по-женски.
— Что было бы по-женски? Неискренность?
— Дело в инстинкте. Выживает сильнейший. Ты должна понимать, как никто другой!
— Ладно, забыли.
— А это, в свою очередь, значит, мне пора на боковую? — поинтересовался Герб и, зевнув, убрал очки в футляр. — Ладно, читать все равно не могу…
— Я по-прежнему думаю, что у нее интрижка, — заявила Пиппа, выключая лампу.