Голоса Лоррелл и Джимми на пластинке переплетались. СиСи кивал головой и тихонько подпевал, взяв за руку Мишель, которая не так давно обнаружила, что влюблена в своего продюсера. Лоррелл положила руку на колено Джимми, а второй тихонько поглаживала бой-френда по спине в надежде успокоить, а он волновался и кусал ногти. Запись закончилась.
В комнате надолго повисло молчание. Джимми, Лоррелл, СиСи, Мишель и Дина затаили дыхание в ожидании вердикта Кертиса, который почти всю песню прослушал с закрытыми глазами. Наконец он заговорил:
– Хорошо. Действительно хорошо.
Джимми одернул джинсовую куртку, расшитую стразами, пододвинулся к краю дивана и улыбнулся во весь рот. Сильнее голова кружилась только у СиСи, который чуть ли не всю песню сидел не дыша. Он волновался так же – если не больше, – как Джимми: ведь если Кертис одобрит новый сингл Джимми, это повысит шансы СиСи превратить их компанию в своего рода социальное зеркало, ведь сейчас соул- исполнители и все чернокожие артисты как никогда солидарны с борцами за права афро-американцев.
– Мы решили сделать тебе сюрприз, Кертис, – взволнованно сказал СиСи. – Поэтому несколько опередили события и сами записали песню.
– Ага, типа подарка к Рождеству, – с улыбкой поддакнула Лоррелл.
– А СиСи поставил номер, – добавила Мишель, с гордостью похлопывая СиСи по руке.
Дина тоже взяла СиСи за руку:
– Очень сильная вещь. Мне нравится.
– Говорю тебе, Кертис, – вмешался Джимми, – именно это мне сейчас и нужно. Как ты все время повторяешь, брат. Новое звучание.
– Но все же это политическая песня, – бесстрастно заметил Кертис.
Шум в комнате тут же стих. Все замерли, и улыбки сползли с лиц.
– Но это же правда, – возмутилась Мишель, единственная из присутствующих, кто не понимал, что Кертису плевать на ее убеждения. – Я возмущена. Мой брат во Вьетнаме, сражается в бессмысленной войне, и я возмущена.
Вдохновленный словами своей девушки и, возможно, немного напуганный, что она сейчас перегнет палку, СиСи вставил свои пять копеек:
– Да, Кертис. Разве музыка не должна выражать чувства людей?
– Нет, – сказал Кертис, поднимаясь с места. – Музыка должна продаваться. Доверься мне, Джимми, мы подберем тебе какой-нибудь новый материал. Пойдем, Дина, я хочу, чтобы ты кое с кем встретилась, – с этими словами он направился к двери, тут же выбросив из головы песню Джимми. Смущенная Дина тоже встала с дивана по команде мужа. – И расстегни рубашку, брат, это портит твой имидж.
Дина посмотрела вслед Кертису, потом подошла к Джимми, который устало опустился на диван.
– Прости, Джимми. – Дина тронула его за плечо.
Потом еще раз повторила извинения, обращаясь к остальным, но никто не удостоил ее ни ответом, ни взглядом. Все словно оцепенели, кроме Джимми, который достал из кармана куртки маленький блестящий пакетик и сделал дорожку прямо на журнальном столике.
– Дорогой, ну не сейчас, – поморщилась Дина, качая головой.
Но Джимми нужно было расслабиться. Без шуток.
Он стал употреблять наркотики так, как некоторые пьют кофе на завтрак и едят сэндвичи на обед и цыплят на ужин. Немного кокаина или амфетамина, чтобы проснуться, пару таблеток, чтобы успокоиться, немного травки, чтобы очистить голову, пара коктейлей, чтобы расслабиться. В наркотиках, думал Джимми, спасение, это единственная любовница, на которую всегда можно положиться. Да, Лоррелл ему помогала. Она убедила СиСи записать «Терпение», а когда бывала в городе, то всегда спала с Джимми, но это случалось все реже и реже, потому что она все время где-то ездила: то таскалась с Кертисом и Диной, то рассекала на своих дорогущих машинах и тратила деньги – деньжищи! – или выступала на сцене заведений, где комфортно себя чувствовали только белые. И пока Лоррелл наслаждалась славой поп-звезды (читай: белой), Джимми чувствовал, как редеют ряды его фанатов, которые были слишком заняты мечтами о трио «Мечты», войной и настоящей соул-музыкой, им было плевать на негра с набриолиненными волосами, горланящего те же песни, что и семь-восемь лет назад, еще до войны во Вьетнаме, до убийств Малколма[13] и Мартина, до того, как движение за власть черных выплеснулось на улицы. Джимми выступал все реже и реже, а если и выступал, то это были обычно ретроспективы соул, куда приглашали вышедших в тираж исполнителей, чьи пластинки пылились по подвалам Америки.
Джимми оставалось только тосковать дома со своей женой Мельбой, суровой и набожной, верившей в Господа и тратившей на себя все деньги, заработанные Джимми музыкой, которую она не слушала. Госпел – вот чем увлекалась Мельба, госпел, а еще Библия, ее пастор в миссионерской баптистской церкви Святой Земли, дорогие машины, бриллианты и шмотки. Мельба даже не удосуживалась сообщать мужу, что уходит, просто пропадала, а через несколько часов возвращалась с пакетами из магазинов в одной руке и Библией – в другой.
Но Джимми сложившаяся ситуация вполне устраивала: ведь когда Мельба уходила из дому, он мог заниматься любовью со своей единственно желанной возлюбленной, которая ничего не просила взамен. Джимми любил свою белую женщину – кокаин.
Эта любовь не ускользнула от взгляда Кертиса.
– Слушай, мне нужно с тобой перетереть кое о чем, – сказал Кертис, закрывая дверь своего кабинета за Джимми, которого вызвал в офис «Рэйнбоу Рекордс».
– Прости за опоздание, – просопел Джимми. У него снова тряслась правая нога. Вожделенный пакетик буквально прожигал дырку в кармане брюк. Джимми отчаянно хотелось вернуться домой, раздеться, устроиться со своей белой возлюбленной на диване перед стереопроигрывателем и ласкать ее, слушая Марвина Гея, но он понимал всю важность встречи. СиСи уже рассказал о телевизионном шоу, которое Кертис планирует снять в честь юбилея звукозаписывающей компании с участием всех своих звезд, и ждал, когда же ему позвонят и пригласят на съемки. – Меня задержали кое-какие дела, ну, ты понимаешь. Но вот он я, к твоим услугам, а что ты хотел?
