почти никогда не показывавшейся. Но те времена остались в прошлом. Годы войны заставили мадам Жардр понять, что счастье – тоже война, война с самой собой. Закончив заниматься своими тремя детьми – мыть их, одевать, ворчать на них, осыпать их ласками и предлагать им игры, Элиана ищет в зеркалах прежнюю девушку, жонглировавшую тряпичными мячиками. Одна она могла бы теперь разглядеть в себе девочку, мечтавшую стать цирковой артисткой и прыгнувшую в повозку фермера, чтобы уехать в Коль-де-Варез. И иногда она ее действительно видит – ценой усилия, вызывающего у меня восхищение. Из зеркала на нее взирает третья дочь Влада, пленница чувств, воображающая, будто всегда может выскочить из круга обязанностей и еще пожонглировать своей жизнью. Но может ли змея снова натянуть на себя сброшенную кожу? Даже кукушке ни к чему прошлогоднее гнездо.
Малышка Лиз заплакала. Элиана смотрит на близнецов, спорящих на террасе, и возвращается к жизни, выпавшей ей волею случайностей, отказов и усилий воли. В белом свете декабря трое ребятишек, закутанные, как эскимосы, воплощают ее счастье, и даже более того: в них заключена прелесть мира, только и всего. Прелесть мира.
Вечером, растянувшись рядом с Эфраимом, она кусает его в плечо и спрашивает, глядя в темноту:
– Когда ты понял, что влюблен в меня?
– В тот день, когда ты примеряла платье, заставив меня держать зеркало.
– А раньше?
– Я был невинен.
– Значит, полюбить меня было грехом?
– Для меня – да.
– Но Бьенвеню хотел, чтобы ты на мне женился!
– Это ничего не меняет.
Она зажигает свою лампу, сбрасывает простыни, медлит и молчит. Она воображает, что настало время поведать Эфраиму тайну и успокоить его. Но не ошибается ли она?
– Думаешь, я могла бы полюбить мужчину, который ни в чем себя не упрекает?
Если хорошенько попросить
Директор передвижного цирка попросил разрешения поставить на лугу Корша шатер. Все мужчины труппы, включая клоуна и метателя ножей, натянули красное полотнище вокруг стержня – высокой мачты. Потом встали полукругом фургоны, в которых ежились на соломе хищники, плохо переносившие январский холод. Посреди круга других фургонов, у самой реки, возвышался слон, праздно мотавший хоботом над травой и не проявлявший никакого интереса к своему товарищу по неволе – верблюду с мягкими, как пустые бурдюки, опавшими горбами. За решетками тесных клеток дремали леопарды, а попугаи ара и обезьянки уистити являли собой аллегорию разнообразия мира и жестокости царя природы.
На мой вкус, нет ничего печальнее, чем лишенные свободы дикие животные, все великолепие которых проистекает из их приспособленности к свободной жизни. Не думаю, чтобы любопытство к живым созданиям оправдывало зрелище их бесправия и скорби. Тем не менее прибытие цирка со зверинцем стало в истории Коль-де-Варез событием, которое никто не хотел пропустить.
Задумано было три представления. Последнее состоялось в воскресенье днем. С утра казалось, что вот-вот повалит снег, небо было низкое и белое. На извилистой дороге, проложенной по лугу, в ветровое стекло изредка ударяли снежинки. Эфраим, положив руки на руль, болтал с Арманом, сидевшим с ним рядом. Сзади перевозбужденные близнецы засыпали вопросами Элиану или злили малышку Лиз, а Боббета прижималась к Эмильену и жмурилась, чтобы не видеть поворотов.
Слон произвел сильное впечатление на кухарку, раньше видевшую слонов только на картинках и не представлявшую его слоновьих размеров. Бьенвеню-младший и Фортюне испытали меньше удивления. Хобот был для них само собой разумеющимся делом, зато странными показались глазки по разные стороны головы и хитрый взгляд старого мудреца, с которым животное принимало у детей конфеты. Казалось, гора наблюдает за вами через колодец, хорошо понимая ваши чувства.
Внутри шапито зрителей встречал как счастливое предзнаменование запах свежего конского навоза. Все друг друга знали, у всех была возможность и поговорить, и избежать разговора. Некоторые жили на одной улице и приехали вместе, на одной повозке или в одном автомобиле. Но все равно глазеть друг на друга через усыпанную опилками арену было удивительно. Люди приветствовали друг друга через головы соседей, как эмигранты, кричащие с корабля последнее «прощайте!» родным.
Эфраим усадил близнецов у самой арены, на местах для детей младше десяти лет, а сам уселся наверху, со взрослыми. Увлеченно отвечая на приветствия, он не заметил, как внимательно его рассматривает сторож без ливреи, прятавшийся за палаточной полой. Не увидел зловещей усмешки, прилипшей к физиономии этого человека на все время представления. То был довольный оскал охотника, случайно набредшего на потерянную было дичь. Эта ледяная усмешка принадлежала мсье Арману.
За красно-золотистыми загородками угадывалось волнение конюхов, нервы, перешептывание. Видимо, кто-то или что-то не было готово. То ли на пуделе не оказалось лакейского берета, то ли верблюд вздумал выкидывать коленца. Возможно, у наездницы пошла носом кровь, а жонглер растерял свои разноцветные кегли.
Наконец, зажглись один за другим прожекторы, дети разом перестали кричать и ерзать, в шатре стало тихо. Позволив порокотать барабанам, некто Лояль в черном фраке и цилиндре с блестками появился в круге света.
– Дамы, девицы и господа, зрелище, которое вам предстоит увидеть, единственное в своем роде, уже завораживало сильных мира сего, а малышей – и того хлеще! Никогда, даже в самых смелых мечтах, вы не видали и сотой доли диковин, которые здесь произойдут, изумят вас и наверняка покорят. Без всяких ухищрений и надувательств артисты, вызывающие восхищение во всем мире, станут рисковать у вас на глазах жизнью, паря над бездной благодаря своей невиданной гибкости, скорости и самоотверженности. Вы увидите азиатского слона, который умнее обезьяны, строптивого леопарда и мадемуазель Даниэллу, единственного фокстерьера-воздушного гимнаста. Вас будет смешить клоун-музыкант Маринелло, мечтающий жениться на женщине, носящей красивые часики. Итак, внимание, я не буду повторять! Сохраняйте бдительность, стерегите свои карманы и дам. Мы начинаем немедленно, и первыми перед вами предстанут
И началось! Беспрерывные кружение мишуры, шутовство, прыжки на помостах, полеты между трапециями. Великан-оборванец раскатывал по арене на одноколесном велосипеде спиной вперед, играя при этом на кларнете. Канатоходец проделывал с завязанными глазами гибельные трюки. Женщина-змея так извивалась, что многие решили, что перед ними не один человек, а сиамские близнецы. Фокусник, наоборот, поместил в цилиндр два человеческих торса и извлек с противоположной стороны нормального мужчину, вроде нас с вами. После этого он предупредил, что зрители еще ничего не видели и что он способен и не на такое, если его как следует попросить (что и было сделано). Он осведомился, есть ли среди публики близнецы. Бьенвеню и Фортюне тут же подняли руки. Он пригласил их подойти, предложил сесть на табуреты и накрыл колпаком из синей перкали, из-под которого зазвучало их хихиканье. Сверху опустился крюк и подцепил колпак. Табуреты оказались пусты. Фокусник ударил молоточком по треугольнику, и перед зрителями предстал слон с двумя детьми на спине.
Представление завершилось кавалькадой зверей и музыкальным приветствием артистов, которым уже назавтра предстояло в другом месте слушать крики «браво!» или лежать расплющенными на опилках.
Крах
Праздник продолжался и после возвращения в Коль-де-Варез. Близнецы без устали рассказывали о пережитом сеансе магии. Послушать их, так они укротили слона! Девочка со смехом вспоминала клоуна, у которого никак не получалось вынуть голову из ведра с водой и который от отчаяния играл на тромбоне с помощью ботинка.
Тем же вечером Эфраим председательствовал на совещании в мэрии, приступившей к сооружению подвесной дороги к горам Адре. Поев, он вышел из дому с Эмильеном, Бобеттой и Арманом. Договорились, что Элиана придет позже, когда близнецы и малышка Лиз забудутся сном. Судя по рапорту жандармов, она уже готовилась выйти, когда мсье Альбер перерезал ей горло острым предметом, найти которое так и не удалось.
Собрание вышло в тот вечер особенно беспокойным из-за Мазио-сына, одного из противников проекта муниципалитета, заявившегося вдребезги пьяным и устроившего беспричинный скандал. Но мэр, несмотря на напряжение в зале, выглядел рассеянным. Трижды – этот факт получил отражение в рапорте – он поворачивал голову к большому окну позади него, словно слышал оттуда подозрительный шум. Однако снег, валивший за стеклом крупными хлопьями, поглощал все звуки и события.
В разгар бранной речи Мазио-сына в зал вбежал сельский полицейский с криком, что в доме Жардров пожар. Эфраим оттолкнул кресло и бегом пересек зал. Со ступенек он увидел красное зарево, уже поднявшееся над колокольней. Кроме него, только Арман знал, что в погребе под террасой остался ящик с боеприпасами.
Когда он добежал до дома, пламя уже вырывалось из окна спальни и из крыши. Входная дверь была распахнута. Молодежь, прибежавшая следом за ним, видела, как он исчез в дыму. В следующий миг прогремел взрыв.
Глава 18
Лишний вечер
Эфраим слепо шагает по снегу. Он оставляет позади леса, луга, не выходит на шоссе, не ступает на замерзшие тропинки, ведущие к фермам, обходит поселки и овчарни.
Он не знает, где находится и куда идет. Он проваливается по колено в снег, ничего не видит, ни за что не хватается. Лед ему не помеха.
Он бежит от мужчин, от женщин, от звуков, от окликов, от фонарей над дверями, от стад, плотно сбившихся в тумане, от крикливых детей, от ищущих его жандармов.
Он минует перевалы, переходит ледяные мосты, бредет по дну ущелий, ковыляет по осыпям. Ноги скользят, тело катится вниз по камням. Но он поднимается и снова идет, не замедляя шага. Ничто не может его унять, пока он не падает от изнеможения, не лишается чувств на каменном ложе.
Короткая передышка при пробуждении, но ею он обязан отупению, изнуренности. Он не знает, что сделал он, что сделали с ним. У него нет имени. У него вообще ничего нет. Он отрешился от своей беды. Не думает о ней. Не представляет ее себе. Ее образ еще не сложился. Она витает где-то там, далеко-далеко, в Коль-де-Варез. Внезапно она приобретает невыносимую четкость. Элиана и Лиз зарезаны, близнецы повешены. Он вскакивает, издает крик, срывается с места. Он забыл пройденный накануне путь и кидается туда, откуда пришел, или в другую сторону, по первому же склону, который попадается на глаза. И снова безостановочное движение, пока его опять не свалит сон.
Так продолжается месяц, два, четыре. Зиму сменяет весна, но скиталец не замечает этого. С гор низвергаются огромные ледяные пласты, завывают ветры, ходит волнами трава. По стволам и ветвям бежит сок. На безжизненных еще вчера сучках лопаются почки. В норах просыпаются исхудавшие звери. Юные летучие мыши, висящие в пещерах вниз головой, учатся порхать.
Эфраим спотыкается на солнце. Синее небо. Тишина. Запах земли и листвы. Свет – как разлитое в воздухе масло, воздух – поток, низвергающийся в долины.
Он внушает страх, его то и дело задерживают. Как бродягу. Как попрошайку. Как-то вечером он заходит в деревню и минует быстрыми шагами бар, но молодежь его окликает. Он не оглядывается и продолжает шагать. Трое догоняют его, осыпают ударами. Он бы их запросто прибил, если бы пустил в ход свои пудовые кулаки, но он не обороняется.
Однажды утром он уже не в силах подняться. Он лежит на камнях, у горного потока. Кто-то наклоняется над ним, теребит, обращается к нему. Это Арман, тот, кто знает семейные секреты, но не выбалтывает их, извечный доверенный человек Жардров.
На следующий день после бойни у управляющего произошло кровоизлияние в мозг. Теперь он с трудом ходит и говорит одним углом рта.
– Ты можешь встать? – спрашивает он.
Эфраим не отвечает.
Его кладут на носилки, уносят в Коль-де-Варез. Он не шевелится, не протестует. У въезда в деревню он приподнимается на локтях, узнает родные места и колотит себя кулаками по лицу. Арману требуется помощь троих мужчин, чтобы привязать ему руки к туловищу.
Так чудо-ребенок гор возвращается в свою деревню: связанный, лежа на носилках, весь в скверне, обезображенный. Арман занимается им все лето, ухаживает и врачует. В сентябре Эфраим начинает говорить. Он зовет управляющего, берет его за руку, говорит чужим голосом: «В моей жизни случился лишний вечер. Заплатить за это должен я один. Я обязан вспоминать. Я не наложу на себя руки, это было бы слишком просто. Я отдам вам все, что получил от Бьенвеню, кроме одной фермы, которую оставлю Бобетте. Себе я не возьму ничего. Потом я вас покину. Я не вернусь. Не пытайтесь меня задержать. И не ищите».
Арман слушает эти слова. Ему горько их слышать. Он понимает, что судьба над ним насмеялась. И он отвечает: «У меня ничего не было, пока Бьенвеню не подарил мне клочок земли. В тот день я был царем Вселенной. Сегодня я получаю больше, чем мне нужно». Но Эфраим свое решение не меняет. Владения Жардров переходят к управляющему. А тот десять раз на дню
