Николай проводил Наташу до знакомой калитки.
— Давай попрощаемся. Не приходи меня провожать. Мне, как и Федосу, смертельно тяжело расставаться с близкими. Но, дай слово, что придешь встречать, если…
Он не договорил, целуя ее руки, прижимая ее ладони к своему лицу.
Наташа обняла его шею и долго не отпускала.
Потом он остался один и ждал света в Наташином окне. Ждал напрасно. Окна веретинского мезонина слепо пялились бельмами занавесок. В заулке было мглисто и тихо.
Николай почувствовал тоскливую усталость и побрел домой.
«Все ли я сказал ей? — спрашивал он себя. — Не сказал, что буду в разведке. Может, зря не сказал? Больше бы тревожилась, чаще писала. Нет. Пусть не знает».
На другой день во дворе военкомата толпились родственники и знакомые. Пришли Ганцыревы, Федос, Женя.
На двор, сияя медными трубами, вышли полковые музыканты. С винтовками, вещевыми мешками за спиной, выходили и строились красноармейцы. Щеголевато одетый командир батальона с парабеллумом на бедре, затянутый бурым ремнем, крикнул:
— Батальон, смир-но! На карра?ул!
Оркестр грянул марш.
Из дверей казармы вынесли развернутое полковое знамя. Рослый знаменосец и по бокам ассистенты с обнаженными шашками четким торжественным шагом прошли вдоль фронта. На алом полотнище из золотых букв слова: «Вперед на Урал, на Колчака! Смерть тиранам!»
У Николая захолонуло сердце. К глазам от волнения подступили слезы.
После краткого митинга батальон под оркестр двинулся на вокзал.
Товарный поезд для погрузки стоял на первом пути. На вагонах висели призывы:
«Вперед на Урал!», «Ни шагу назад!», «Могила Колчаку!»
На перроне — толчея, неразбериха. Красноармейцы спешили попрощаться с родными и знакомыми, Николай обнялся с отцом — «Держись, папаша!», подставил щеку матери и Кате, стиснул руку Федоса, хлопнул по плечу Герку, улыбнулся Жене:
— Не грусти, девонька.
Женя обхватила Николая и дважды поцеловала в губы.
— Самый крепкий за Наташу! — сказала она и исчезла в толпе.
Из толпы на перроне, словно пропахав, разрезав ее надвое, вырвался Игнат. Он был без шапки, весь в мучной пыли, облапил Николая, хлопнул кулаком по спине, потом отстранил от себя, посмотрел долгим взглядом, ткнулся волосатым лицом в щеку и, махнув рукой, круто повернулся. Ушел прочь, раздвигая телом густую толпу.
— По ва-го-о-нам! — услышали все зычный протяжный голос.
Кто-то всхлипнул. Кто-то заголосил. Загремел оркестр. Стукнули буфера. Марина Сергеевна не отпускала своего первенца. Поезд медленно пошел. Николай оторвался от матери. Протянутые руки товарищей втащили его в вагон.
Толпа двигалась по перрону. Женщина кричала:
— Витя, Витенька, береги себя!
Николай прижался к краю двери. Быть бодрым никак не получалось.
И вдруг обрадовался:
— Пришла! Пришла! — и сорвал с головы фуражку. На бугре, около ларьков, стояла в белом платье одинокая девушка.
— Наташа! На-та-ша! — замахал он фуражкой.
Девушка увидела его, приложила пальцы к губам и протянула к нему руки.
«Нет, не Наташа, — по жесту руки догадался Николай. — Не пришла…»
Задние вагоны заслонили «мимолетное виденье». «Пусть не Наташа, но очень похожая и милая девушка».
За купами грачиного сада забелело здание заводика, где он был директором. Над грудой серых и багровых крыш, зеленых пятен деревьев поднялся высокий синий купол собора, сооруженного ссыльным Витбергом, и исчез.
Мелькнул семафор. Закачались метелочки травы на розовом бугре за канавой. Мелькнула рыжая будка обходчика с привязанной к деревцу равнодушной козой. И поезд вырвался в душные поля.
Вагон качало, как зыбку. Николай сел в угол на нары, нащупал в кармане свежий номер газеты. На первой полосе в крайней колонке его внимание привлекли стихи, подписанные Дм. Дудниковым. Стихи понравились. Он взглянул на молодых безусых жизнерадостных парней, помахал газетой:
— Товарищи, хотите послушать стихи? Я никакой не декламатор, но стихи написаны для нас, и не могу их не прочитать.
— Читай, читай! — загалдели красноармейцы, сгрудились около нар, затихли.
Товарищам красноармейцам
