своих однодельцев.
— Так ведь разве из рук вашего братана вывернешься,— с тоскливой откровенностью проговорил Парфенов.— Сболтнул, я ему еще в конце гражданской про золотишко, ну и влип, как муха в бочку с дегтем. Павел Романович хорошо обучен, как жилы из людей тянуть.
— Чего ж ты, балда, раньше властям про золото не рассказал?— укорил его Сергей Когут.— Давно бы это золото на хорошие дела пошло.
— Так ведь вместе с этим проклятым золотом и моя судьба закопана. Хоть ни капли правды в ней нет, а все же как докажешь,— так же тоскливо, мучаясь от душевной боли и от раны в плече, проговорил Парфенов.
— Да ты-то как туда мог попасть?— удивился Сергей Когут.
— Забыли, значит, Сергей Романович, что я почти три месяца у Колчака служил. Хоть и по мобилизации, да теперь поди доказывай. Верный расстрел или до конца дней на Соловках лямку тянуть. А у меня семья, сам знаешь.
— Кто тебе эту чушь намолол?
— Твой братуха, его слова. Я ведь ни в баню, ни в дом к Даниле Романовичу, когда это страшное дело случилось, не заходил. Сам позднее всех узнал, когда в народе говорить начали. А отвечать полной мерой придется, как и этим варнакам.
— Да, неважные у тебя дела, Семен,— задумчиво проговорил Сергей Когут.— Ну, посмотрим.
— Что же это за судьба, которая вместе с золотом зарыта,— не выдержал Иван Полозов.— Я и от Данилы Романовича про это слыхал.
— Слух об этом подлом и грязном деле передается на ухо, и с глазу на глаз,— хмуро заговорил Сергей Романович.— Вряд ли до этого могло додуматься белое командование. Тут руку приложили или эсеры, или меньшевики. Вернее всего, пожалуй, меньшевики. Они всегда были специалистами на всякие подлости.
— Меньшевистская порода нам хорошо известна. Они еще и сейчас гадить пытаются,— подтвердил Могутченко.
— Меньшевики активно сотрудничали со всеми белыми правительствами Сибири. Когда они поняли, что навсегда сходят со сцены,— продолжал Сергей Романович,— а их самих ждут приговоры ревтрибуналов, тогда-то и была придумана эта подлая провокация. Они стали писать письма, похожие на доносы, и доносы, похожие на дружеские сообщения. В этих письмах и сообщениях речь шла о делах, уже раскрытых белой контрразведкой, о большевиках, уже расстрелянных. Но в этих сообщениях организаторами провалов назывались видные большевики-подпольщики, руководители партизан, не попавшие в руки белых, и даже коммунисты, работавшие вдали от фронта? Выглядело все это весьма правдоподобно, так как люди, писавшие кляузы, то есть меньшевики, хорошо знали тех, на кого клеветали. Знали их характер, привычки, слабости, даже домашний быт. Ведь когда-то они были в одной партии, может быть дружили, да и после раскола отдельные меньшевики не раз, признав для вида свои ошибки, возвращались в партию. В общем писали убедительно. Конечно, если бы разбираться стали сразу, то клевета была бы разоблачена. Так случилось в свое время и с клеветой на брата Данилу. Но организаторы провокаций учли и это. Нужно было время. Пройдут года, кое-кто умрет, кое-кто уедет за границу и разобраться будет трудно. Свидетеля не допросишь, клеветника с оклеветанным на очную ставку не сведешь. Чем дальше пролежат такие бумаги, тем достоверней они будут казаться. Вот такой «архив», видимо, и зарыт на Суземке вместе с золотом. Этот выродок,— кивнул Сергей Когут на сидевшего в углу Павла,— над созданием клеветнических материалов тоже немало поработал.
Павел ничего не ответил. Только на губах его про-змеилась усмешка, мелькнула и исчезла. Но Полозов видел, что Павел Когут не только внимательно слушает, но и готовится чем-то и как-то ответить. Сейчас он сидел, привалившись спиной в угол, согнув здоровую ногу в колене и крепко упершись ею в плинтус пола. Левая рука его тоже опиралась о пол, а правая была засунута под полурасстегнутый полушубок.
«Всех нас готов сожрать, а больше всех родного брата,— подумал Иван и с облегчением решил:— когтями да зубами не многое сделаешь. Оружия-то у тебя, гад, нет».
— Я всегда был маленьким человеком,— раздался вдруг негромкий голос Парфенова.— Чего же они могли обо мне-то написать?
— А о тебе, Семен, там ничего и не может быть,— усмехнулся Сергей Когут.— Ты для них слишком мелкая рыбешка. Они повыше метились.
— А Павел-то Романович да и Порфишка такого мне наговорили...
— Облыжно меня приплетаешь, Семен,— азартно затараторил отдышавшийся «Угодник».— Облыжно. Ничего такого я тебе не говорил. Отрекаюсь и отрекаться буду.
— Эти трупы и тебя за собой в могилу тянули,— сказал Сергей Когут,— им хотелось...— Окончание фразы заглушил вопль Павла.
— Трупы, говоришь, варнак проклятый. Радуешься, сволочь, что теперь мы трупы. Не разгадали мы, что этот щенок,— кивнул он на Ивана,— хороший нюх имеет. А то бы ты узнал, какой я труп. Как запылал бы склад да люди из лесосек разбежались, услышав, что мертвый Данилка из могилы выходит, вот тогда бы ты узнал, что трупы делать могут. Трупы!— Еще яростнее взвыл он.— В ящиках, что на Суземке вместе с золотом закопаны, для вас трупный яд подготовлен! Провокация, говоришь, клевета!.. Не все так подумают, когда те бумаги увидят! Кое-кто и поверит в те бумаги! Кое-кому даже выгодно, чтоб народ в те бумаги поверил! Думаешь, за золотом я сюда пришел?! Ха!.. Шел, чтоб ту бумажную заразу на вольный свет пустить! А ты говоришь — трупы! Ты тоже труп! Будешь трупом. Раз я гибну, так пусть весь наш корень сгинет. Трупы! Ты тоже труп! Ты уже полчаса как труп!
И вдруг, распрямив как пружину упертую в плинтус ногу, Павел бросился на Сергея, протянув к его горлу правую руку. На его ладони сверкнул блестящий полуобручек.
Как ни стремителен был бросок Павла, Могутченко отреагировал еще быстрее. Кулаком, в котором была зажата только что раскуренная трубка, он ударил взвившегося в броске бандита по лбу. Павел Когут грохнулся на пол у самых ног Сергея Романовича. Тот вскочил с побелевшим лицом и поднял звякнувший об пол полуобручек, выпавший из рук Павла.
— Куда ты смотрел?— обрушился Иван на вбежавшего в комнату отделкома.— Обыскал, что называется.
Козаринов с виноватым видом начал еще раз обыскивать потерявшего сознание Павла Когута. И в этот момент Иван впервые услышал, как может ругаться его начальник. Могутченко стоял спиной ко всем, рассматривая что-то в руке, и ругался. Такой забористой, увесистой, виртуозной брани «в надгробное рыдание», «в семь гробов», «в акульнуго печенку» и «пасхальные песнопения» не только Иван, но, видимо, и Сергей Романович никогда не слыхал.
— Что с вами?— тронул Сергей Романович начальника отдела.
Могутченко, оборвав ругань, повернулся и показал свою ладонь с широко растопыренными пальцами. На ней лежал только мундштук. Знаменитая пенковая трубка не выдержала столкновения с черепом взбесившегося бандита.
Фигура Могутченко, с видом обиженного ребенка, взирающего на обломки своей трубки, была невероятно комичной.
Полозов и даже Сергей Когут, с лица которого еще не сошла бледность после пережитой опасности, еле сдерживали улыбки.
К счастью, в этот момент в комнату вошли начальник конвоя из прибывшего арестантского вагона и врач.
— Посмотрите сначала этого...— приказал Могутченко, кивнув на Павла Когута, и сунул в карман полушубка обломки трубки.
Через четверть часа раненые были перенесены в вагон. Перед уходом Могутченко сказал Ивану:
— Операцию ты провел хорошо. Считаю тебя вполне здоровым. Сегодня отсыпайся, завтра к вечеру пошлю тебе приказ. Получишь, сдавай дела Козаринову и вместе с этим, как его...
— Леоненко,— подсказал Иван.
— Вот именно, с Леоненко выезжай на Узловую в отдел.
На выходе из казармы Иван задержал Могутченко и, кивнув на ушедшего вперед Сергея Когута, спросил, понизив голос:
