— Леонид Михайлович, нам некогда! Простите нас, тёмные мы, работы много, устаём... Вам нельзя так волноваться... Что делать, не знаем мы такого режиссёра... Вам о другом надо думать... Вам надо выздороветь, вы молоды, сердце у вас было ещё ничего... Просто сильный стресс. Если вы всё правильно будете делать, восстановитесь, если же нет, пеняйте...
Манко хотел было снова подняться из положения «лёжа», но почувствовал чью-то руку на своей груди... Рука была сильной и моментально уложила его обратно, а в сгибе своей собственной руки он почувстовал лёгкий укол, скосил глаза и увидел, что ему вводят что-то в вену... После этого бросать бутылки с зажигательной смесью ему расхотелось, он закрыл глаза и снова открыл, но теперь его рука торчала из сугроба. Он вырыл сам себя, встал, отряхнулся и пошёл по чёрно-белой улице... Припоминая, что это — улица, куда он заехал после тренировки... После того, как битый час стоял во дворе и водил пальцем по ржавым струнам арфы... Отстав от покидающих комплекс пацанов, зашёл за угол, пробрался по заснеженной свалке... И стоял там, водя пальцем по струнам... А потом перепутал автобус... Стёкла заледенели, ничего не было видно... Да он не сидел у окна, а стоял между двумя одинаковыми автобусами, глядя, как под ногами вращается огромный железный диск... Два водителя растягивали гармошку... И сжимали — давая задний ход... Аккордеон, подаренный дядей на день рожденья, оказался испорченным — только тихо сипел... Это была вторая попытка — дядя уже пытался «отдать его на музыку»... Тащил его за руку, Лёня противился... Другой рукой стал хвататься за прутья ограды — рука быстро застучала по прутьям — тихий упрямый гул... А потом уже он стоял в пустом автобусе... Хотя было много свободных мест... И было тихо, стёкла были в морозных узорах... Казалось, что автобус всё время поворачивается на месте... Лёня сел к окну, положил руку на замёрзшее стекло и держал её там, пока рука не перестала чувствовать холод... Тогда он её отнял и стал смотреть сквозь чёрный отпечаток ладони... Как будто сквозь лунку — под лёд... И увидел там очертания другого города... Или деревни... Где всё было завалено снегом, тротуары, крыши... Как в Сибири... Он побежал к водителю и узнал, что это — не тот автобус... И теперь ему надо выйти и идти всё время в обратном направлении... Что он и сделал — перескочив из салона «Икаруса» в сугроб, похожий на огромное куриное яйцо... Он пошёл... По другим таким сугробам... Мимо высоких заборов, за которыми огрызались невидимые собаки... Очень медленно... Как во сне, когда ноги ватные... Или когда по колено в снегу...
15. Шапито
Линецкий сел за один из белых пластмассовых столиков, положил на него обе руки, и столик, заступивший одной ножкой на гальку, сильно покачнулся. В той части кафе, что была внутри — за провалом несуществующей стены, виден был двухярусный зал, сцена, или, точнее, начало сцены, потому что сцена теперь была широкой ковровой дорожкой, которую расстилали в сторону моря ноги танцоров...
На маленькой площадке стояли музыканты, которых Линецкий видел в разных кафе...
Только теперь над их головами висела стеклянная голова...
Которую он скорее всего тоже уже видел...
Если это её передавали из рук в руки его жена и инженер Мигулин...
Даже если это были не они, а их недостаточно светлые — для опознания — образы, не возникало сомнений, что под потолком той части кафе, что имела во всяком случае потолок, висел череп, а не зеркальный шар... И на череп точно так же направлен прожектор, и он отбрасывал «зайчики»... Ну, может, не такие чёткие, как это делал бы шар... Но блуждающие пятнышки света были хорошо видны на стенах кафе, череп поворачивался на цепочке...
Голова Линецкого тоже повернулась — он поискал глазами пятнышки за пределами кафе...
И увидел, что в море плавает множество огней...
Но приписывать всё это одному черепу Линецкий не стал... Он не был метаметафористом... И больше не играл в пятнашки... Он просто так сидел за столиком, глядя на тихонько вращающийся череп... И думал, что даже если позавчера в руках Инны и Бориса... Было что-то другое... Всё же нет ничего странного в том, что теперь он действительно увидел именно то, что накануне ему, возможно, что и привиделось...
Так ведь бывало с людьми — казалось, вон там идёт имярек, а, приглядевшись, ты понимал, что это не он... Но через час на самом деле встречал именно его, или её...
«Так почему то же самое не может происходить с черепами?» — подумал Линецкий...
Он вспомнил, что в чьём-то рассказе читал... О том, как один нейрофизиолог искал, как одержимый, где именно находится сознание... И сделал открытие — когда случайно, или шутки ради, подключил свою аппаратуру к лабораторному черепу... Стрелки приборов — «счётчиков сознания» — судорожно забились...
А Глебов ему что-то говорил об идее квантового компьютера на основе кварца... Но Линецкий ничего не мог вспомнить конкретно, а час назад, попытавшись найти что-то по этому поводу в Интернете, попал на сайт «Религия — атеизм чайников»...
И там прочёл фразу, которая теперь то и дело всплывала у него в голове: «...хорошие детки не ковыряют в носу и не прикладывают разность потенциалов к побрякушкам из горного хрусталя...»
«В сущности, ничего нового... Гегель сказал: „Дух — это кость“, — вспоминал Линецкий, — так что я только что пришёл к тому же самому... Только что „через голову“»...
Конечно, было бы более правдоподобно встретить после этого Бориса...
После того, как днём узнал, что ночью обознался... Что это не его пристань, что никто вообще там слыхом не слыхивал ни о каком Мигулине, ни о какой Инне Линецкой...
Дядечка, представившийся как хозяин комплекса, от души смеясь, заверил Линецкого, что названных персонажей ни на его пристани, ни за воротами его «дачи», отродясь не было.
А про хрустальный череп Линецкий, конечно же, не стал его спрашивать. Ему и так было не по себе, когда ворота вдруг приоткрылись и оттуда выступили эти... в камуфляже... И он не мог убедить их, что это никакое не «журналистское расследование»... Пока не пришёл дядечка — тот сразу всё просёк... И дал ребятам отмашку...
И там ещё что-то по поводу патентов перед этим было — на сайте...
Но что — он не запомнил...
А потом: «...хорошие детки не ковыряют в носу и не прикладывают разность потенциалов к побрякушкам из горного хрусталя...»
Глядя на медленно вращавшийся под потолком кусок горного хрусталя, Линецкий, повторял эту фразу много раз... Как перед этим: «What's he building in there?» — когда пытался заглянуть за забор замка...
То есть Линецкий делал всё, что не делают хорошие детки... И при этом ещё имел наглость привлекать на свoю сторону какие-то авторитеты...
«Ну и что? — думал он. — Кое-кто, напротив, советовал... одновременно „смотреть вдаль и ковыряться в носу“... Кажется, это был Чжуан Цзы...»
Кстати, в одной из книг, которые давал ему Мигулин...
А может, всё в том же журнале... «Blinded by Science»...
В общем, где-то он читал, что в Древнем Китае произведения искусства не выставлялись напоказ... Наоборот, прятались подальше от чужих глаз — в «най»... То есть, во «внутреннее», «най» — это внутреннее по-китайски, «вай» — «внешнее»...
Иногда так глубоко, что обладатель сокровищ начинал считать их своими внутренними органами...
Тут он вспомнил, как в детском саду во время тихого часа играл с соседом по кровати в прятки...
Прятались не сами детки, а... косточка от вишни...
Линецкий не помнил, куда её спрятал приятель... Под матрас, что ли... Или в наволочку...
Но он прекрасно помнил, куда спрятал её сам, когда пришла его очередь...
Просто засунул в ноздрю и всё. Недолго думая. И сказал, что можно открывать глаза...
Его сосед по койке не смог найти косточку, как ни гадал... Искали они, конечно, просто задавая вопросы... Не покидая каждый своей койки...
Приятель сдался, Линецкий понял, что выиграл... И полез пальцем в нос — чтобы достать спрятанную
