косточку... И вместо этого протолкнул её ещё глубже... И снова попытался достать... И протолкнул ещё глубже... И...
Что-то в этом воспоминании виделось ему теперь... метафорическое...
Но тогда ему было не до смеха... Ему казалось, что косточка теперь находится в центре его головы... Или даже всего мира...
Он пошёл и во всём признался воспитательнице...
И она сразу же повела его в ближайшую больницу, где бородатый хирург, улыбаясь, показал ему косточку от вишни... Которую мгновенно достал из его носа длинным пинцетом...
Точно так же ему уже раньше демонстрировали... Удалённый зуб...
И теперь он смотрел на вишнёвую косточку как на равно-удалённую... И от «вай» и от «най»...
«Если бы косточку вовремя не извлекли, — думал он, — она бы могла во мне прорасти... В дерево... Как это случилось в голове оленя... В которого выстрелил Мюнхаузен... А дерево это могло быть древом познания...»
В кафе теперь что-то проецировалось на одну из стен, Линецкому издалека казалось, что это — тот самый диафильм про Мюнхаузена — из детства...
Он вспомнил и свой диапроектор — маленький чёрный бронепоезд, который ужасно разогревался... накалялся — так, что до него нельзя было дотронуться...
И эти сверкающие пылинки в конусе света...
Он уже слышал слова «космическая пыль», и часто о ней думал, когда отец показывал ему в тёмной комнате — диафильмы...
Во всяком случае, Глебова нельзя было теперь спросить, что он имел в виду... Почему кристаллическая решётка кварца...
Горный хрусталь — это ведь кварц, ну да... Ну и что?
Да ладно, это была только одна из бесчисленных его идей... Он был большой прожектёр, этот Глебов...
Скорее, тогда уже вся Вселенная могла оказаться квантовым компьютером... А заодно и Глебовым...
И всё же странно было думать о человеке, который всю жизнь выращивал кристаллы... Глядя на хрустальный череп, вращающийся под потолком кафе...
Линецкий подумал, что не надо бы позволять блестящим предметам себя гипнотизировать...
Отвернулся и стал вглядываться в море...
Он вспомнил об отшельнике, к которому они со Степанычем заходили в горах...
Одна из его — отшельника — историй, рассказанных ночью, у костра... Была про инопланенетян... Которых отшельник называл не иначе как «блестящими»...
По его словам, это были... Живые... Крошечные стеклянные осколки...
Нет, он употреблял слово «точки»... И говорил, что эти «блестящие точки»... Нашептали ему всякой всячины... И показали фильм — прямо на облаках... В котором было всё, что было — от Большого Взрыва до того дня...
И всё это как бы за час, или за два... Прямо в воздухе...
Но при этом они очень больно кусались, эти «блестящие»...
Степаныч — когда они отошли от костра к месту своего ночлега, сказал Линецкому:
— Тебе не кажется, что он принял за инопланетян каких-то земных насекомых... Которые, наверно, не давали ему спать... так долго, что он начал грезить наяву, знаешь, как перетирается от бессонницы эта граница между явью и сном... Слушай, а может быть, это были мандавошки?
— Скорее всего, — сказал Линецкий, и они долго смеялись...
А теперь он подумал, что если столько людей верят, что стеклянные черепа могут говорить... То почему бы и стеклянные крошки?..
А может, это и были... стеклянные черепки...
Линецкий прямо таки увидел эту картинку... Что-то вроде фильма Кроненберга «Муха» — когда она там предстала с крошечной человечьей головой...
Матрёшки, фракталы... Хрусталь, неисчерпаемый, как атом... — думал Линецкий, потирая виски...
Кто-то подошёл к нему из-за спины... Он вздрогнул и, обернувшись, увидел девушку...
В темноте он её не узнал и, приняв за официантку, сказал:
— Водка с тоником. Со льдом.
— Конечно, — сказала она, — только у нас самообслуживание.
И села за его столик.
Это была танцовщица, или, может быть, никакая не танцовщица, так же, как и не официантка... Просто участница стаи... Курортных бродяг, в которую входили в основном музыканты...
Линецкий вспомнил её странные па... Вспомнил, как он, глядя на её танец, подумал, что это — загулявшая чернильная фигурка из тетради Переверзева...
— Пойдём, — сказала она.
— Куда? — спросил Линецкий.
— К нам, — сказала она, — я давно уже хочу тебя... Без тебя я вынуждена спать с женщинами, хотя я это не люблю...
— Где ты видишь женщин? — сказал Линецкий. — По-моему, вокруг тебя всё время одни мужчины...
— И ты думаешь, что я с ними сплю?
— Откуда мне знать, — сказал Линецкий, — что ты с ними делаешь? Может, водишь хороводы — наяву...
— А вот приходи к нам и ты всё узнаешь... Хочешь? — она протягивала длинную беломорину...
Линецкий покачал головой и сказал:
— Нет. Я и так...
— Я вижу... Но Гераклит говорил, что путь вверх и путь вниз — один и тот же путь...
— Почему ты решила, что я хочу вниз?
— Мне так показалось.
— Показалось, — повторил за ней Линецкий. — У меня был знакомый, — сказал он, — который лазил по стенам — вверх и вниз... И позавчера мне показалось, что я его вижу сверху, что он стоит там, на пристани, и держит в руках вот этот череп, — Линецкий указал вглубь кафе, — кстати, ты не знаешь, чей он? Это не вы его таскаете за собой?
— Да нет... Это ты его таскаешь за собой.
— Я тоже так думал... Пока его здесь не увидел... Или ты скажешь, что он там не висит?
— Висит, — сказала она, — это череп хозяина кафе, ну то есть... Он ему принадлежит, да... А ты подумал, что я — Саломея...
— Ты читаешь мои мысли... А я твои нет... Так что скажи словами... Кому принадлежит кафе? Не тому ли, кому замок в конце набережной?
— Очень даже может быть. А что?
— Да нет, ничего, просто позавчера...
— Погоди... Зачем эта «поза»... А что вчера? Ты помнишь, что было вчера? Я тебя видела в «Малибу»...
— Не помню... Я просто так бродил, там и сям... Было ведь затмение... А ночью перед этим я упал... Всё сразу... Как-то наложилось... Ты здесь живёшь?
— В каком-то смысле... А как твой приятель лазил по стенам?
— Упирался в них руками и ногами... В таком узком аппендиксе коридора на восьмом этаже НИИ... Это было давно, ещё в СССР... Впрочем, может быть, он до сих пор так умеет, но уже в другом измерении... Вчера мне показалось, что я вижу его на пристани... Нет, позавчера... Это не поза, нет... Меня на самом деле не тянет во вчерашний день...
— Расскажи мне о нём. О твоём приятеле.
— Что-то старообрядное в нём было... «Нуте-с»... Бородка... Поэтому я удивился, когда подумал, что он выполз из тупика коридора прямо на пристань — из чёрной воды... Из утонувшей страны... Что это его
