Но по тону разговора с Шиповым, мне кажется, что вопрос о премьерстве уже не волновал Муромцева, т. е., что разговор шел уже после нашей беседы. Если так, то опасения С. А. касаются моего участия уже в качеств простого члена кабинета. В таком случае, эти опасения могут относиться или к моей личности, или к моим взглядам. О первом не мне судить. Не могу отрицать, однако, что ходячее тогда мнение о моей «самодержавности» могло повлиять и на Муромцева, вообще мало меня знавшего.
Вероятнее, мне кажется, другое. Здесь сказалось, хотя и не откровенно высказанное понимание Муромцевым разницы в тех пределах компромисса, на которые мог бы пойти он, принимая на себя роль, подготовленную для него Шиповым, — и перед которыми мне пришлось бы остановиться. При действительной попытке осуществить кадетское министерство, в этом, конечно, была бы главная трудность. Тотчас вскрылась бы разница между условиями, предлагавшимися мной Трепову и Столыпину, и теми, которые Шипов предположительно излагал в своей беседе с царем. Фракция и большинство Думы, едва ли пошли бы в вопросе о программе кабинета за Шиповым и Муромцевым. И даже в случае, если бы С. А. был «призван», Столыпин мог бы (я думаю, должен бы был) восторжествовать несколькими днями позже.
Так, как стояло дело, — не понадобилось даже и выяснения этого вопроса, оставшегося в тумане. Для Столыпина даже смягченная постановка вопроса Шиповым была неприемлема. Это ярко отразилось в беседе, которую вел Шипов со Столыпиным после своей аудиенции. Нетерпеливо выслушивая рассказ Шипова, Столыпин, видимо, с трудом скрывал свое раздражение. Он принужден был признать, что, «по- видимому», объяснения Шипова произвели благоприятное впечатление и встречают сочувствие у государя. Это не помешало ему, однако, кончить беседу загадочной, сухой, почти угрожающей, фразой: «теперь будем ожидать, что воспоследует». «Уходя от П. А. Столыпина, — замечает Шипов, — я уносил уверенность, что им будет сделано все возможное противодействие осуществлению мысли об образовании кабинета из руководящих элементов Государственной Думы».
Д. Н. Шипов не ошибся. Но надо сказать, что обстоятельства работали за Столыпина. Как раз в тот момент, когда в Петергофе, быть может, господствовало еще настроение нерешительности, в Государственной Думе был неосторожно поднят, по почину В. Д. Кузьмина-Караваева, вопрос об обращении к населению, в ответ на правительственное сообщение по аграрному вопросу.
Я узнал об этом уже тогда, когда дело было на ходу. Я предупредил фракцию об опасных последствиях этого шага для судьбы вопроса о кабинете. Но я мог только добиться некоторых смягчений в политическом толковании этого шага. Он, несомненно, мог сойти за конституционный повод к роспуску, которого не находил Шипов в беседе с государем. По словам Шипова, «от многих лиц он узнал», что возбуждение в Думе этого вопроса, а также убийства Чухнина в Севастополе и Козлова в Петергофе, послужили поводом к тому, что «реакционные течения в Петербурге и Петергофе возобладали и облегчили П. А. Столыпину осуществление его намерений».
Указ о роспуске, был подписан 8-го июля, и Столыпин сам был назначен тем премьером министерства роспуска Думы, роль которого он пытался предоставить Шипову.
Трудно спорить о том, как пошло бы дело, если бы не случилось упомянутых эпизодов — и, вообще, никаких эпизодов этого рода.
Но уж из той шаткости положения, которую эти эпизоды обнаружили, можно сделать вывод, до какой степени мало соответствовали настроения власти намерению осуществить парламентарное министерство.
При таких настроениях власти было бы наивно думать, что парламентарное министерство не осуществилось, потому что нельзя было выдвинуть Муромцева на место Милюкова. Оно не осуществилось, потому что не только, о парламентаризме, но и о конституции не могло быть и речи, потому что для поместного сословия не только Кутлер, но и Витте были революционерами.
Потому что тот же царь, который отпускал Шипова талейрановской фразой о равновесии «умственного и духовного» начала, становился искренен лишь тогда, когда торжественно заявлял своим верным слугам-дворянам, что самодержавие останется таким же, как было встарь, и что «солнце правды» снова засветит над Россией, как только объединятся истинно русские люди.
Эпилог
I
Водораздел
Роспуск первой Государственной Думы был той гранью, на которой общественные деятели, уже распределившиеся после манифеста 17 октября по разным политическим группам, окончательно разошлись в разные стороны.
Тогда, как и теперь, граница между двумя лагерями прошла по партии народной свободы. Правый фланг ее, как H. H. Львов, кн. Е. H. Трубецкой отошли в «мирное обновление», слившись с не-кадетами, — и личными друзьями, гр. П. А. Гейденом, М. А. Стаховичем, и приблизившись к А. И. Гучкову.
Подавляющее большинство депутатов партии к.-д. осталось верно линии коалиции с левыми, взятой в первой Думе, и поехало в Выборг. Кое-кто остался посередине, не примыкая ни к тем, ни к другим. Такова была позиция кн. Г. Е. Львова; сюда же, пожалуй, можно отнести и Д. Н. Шипова.
Отдельные фигуры из этого центра в правой, как Г. Е. Львов, М. А. Стахович, Н. Н. Львов — съездили в Выборг, показались в Бельведерской гостинице — и уехали, ограничив свое посещение информационными целями. Как теперь, формальной причиной расхождения явилось отношение к «революции» и к пределам прерогативы верховной власти, вызвавшее уход князя Е. Н. Трубецкого от к.-д. Подразумеваемой причиной было кадетское решение аграрного вопроса, заставившее Н. Н. Львова формально покинуть партию народной свободы.
Освободившись от связи с «левыми», общественные деятели старо-земского типа (или, как теперь выражается А. И. Гучков, «подлинные» земские и городские деятели), продолжали питать надежды на компромисс с победившей властью. «Левые» искали поддержки в настроении народных масс. Ошиблись те и другие, но кто ошибся больше?
II
Смысл выборгского воззвания
Прежде чем перейти к воспоминаниям Д. Н. Шипова о последней попытке создания «министерства общественного доверия», я хочу остановиться несколько на попытке «левых», опереться на народ. Не буду отрицать существования иллюзий, которые тогда были господствующими.
М. М. Винавер рассказал подробно, с каким настроением Дума готовилась к возможному роспуску. Скажу лишь, что Выборгский манифест, о котором наговорено столько нелепостей, был минимумом того, что можно было сделать, чтобы дать выход общему настроению. Для членов партии народной свободы это была попытка предотвратить вооруженное столкновение на улицах Петрограда, заведомо осужденное на неудачу, и дать общему негодованию форму выражения, которая не противоречила конституционализму, стоя на самой грани между законным сопротивлением нарушителям конституции и революцией. Пример такого сопротивления в Венгрии из-за конфликта по вопросам народного образования был налицо.
Согласившись с левым крылом Думы на совместное конституционное выступление в Выборге, конституционные элементы тотчас же после Выборга, на совещании в Териоках, отвергли революционные выступления, как последовавшие затем восстания в Кронштадте, Свеаборге и т. д.
Самое приглашение народу — не платить податей и не давать солдат имело условное значение, — в случае, если не будут назначены выборы в новую Гос. Думу, — и применение этих мер начиналось
