дух подавлен настолько, что служители самых лучших храмов бессильны мне помочь.
Но даже это не самое худшее. Самое худшее то, что народ продолжает мне доверять. И вот теперь я сама, по велению своего разума, должна эту веру разрушить. Последние несколько месяцев я занималась только тем, что терзала человеческие сердца. Я терзала их, выпуская прощальные указы, в которых убеждала свой народ, что ему будет без меня лучше. Я говорила министрам, что готова вступить в вечность в бесстрастии и спокойствии, невзирая на все расхожие мнения, которые бытуют обо мне в мире. Другими словами, я уже мертвая птица и мне уже нечего бояться кипящего супа.
Следует признать, что когда глаза мои обладали зоркостью, я была слепа А вот теперь, когда я с трудом могу различить написанное собственной рукой, мой умственный взор прояснился. Французская краска для волос прекрасно справляется со своей задачей, и волосы у меня черны, как в молодости, — черны, как ночь! Это не то, что китайская краска, от которой на коже остаются пятна И не говорите мне больше о том, насколько искусны мы в сравнении с варварами! Да, правда, наши предки изобрели бумагу, печатный пресс, компас и взрывчатые вещества. Однако наши предки отказывались — династия за династией — создавать в стране настоящие вооруженные силы! Они считали, что Китай по сравнению с другими странами слишком цивилизован и никому даже в голову не придет на нас нападать. И вот посмотрите, до чего мы докатились! Огромная страна похожа на поверженного слона, который с трудом делает последние вдохи.
Конфуцианство опорочено. Китай побежден. Весь мир отказывает мне в уважении, в справедливой оценке, в поддержке. Ближайшие союзники беспомощно и пассивно наблюдают за нашим падением. Какая может быть свобода, когда потеряна честь? Для меня самое тяжелое оскорбление — вовсе не в этом унизительном умирании, а в отсутствии чести. И в нашей неспособности видеть правду.
Самое удивительное, что среди моих подданных нет никого, кто мог бы понять, насколько комично наше отношение к собственному концу в своей абсурдности. На последней аудиенции я не смогла удержаться, чтобы не воскликнуть: «Из всех вас я единственная знаю, что мои волосы белы, как снег!»
Двор отказывается меня слушать. Министры видят французскую краску и считают, что моя величественная прическа — реальность. Они стукаются лбами о пол и привычно распевают: «Пусть на вас снизойдет небесное милосердие! Тысячу лет здравствовать! Счастливого царствования Ее Величеству на неисчислимые лета!»
1
Мой царственный путь начался с запаха. С тяжелого, гнилостного запаха, который исходил из гроба моего отца. Два месяца тому назад он умер, и мы несли его гроб в Пекин — туда, где он родился, — чтобы там его похоронить. Мать была вне себя от горя.
— Мой муж управлял городом Уху! — говорила она солдатам, нанятым для несения гроба
— Да, мадам, — сдержанно отвечал руководитель отряда. — И мы искренне желаем господину благополучного путешествия домой.
Вспоминая отца, я могу сказать, что он не был счастливым человеком Его многократно понижали в должности вследствие не слишком активного участия в подавлении крестьянских восстаний тайпинов.[3] И только позже я узнала, что отец вряд ли заслуживал такого тяжелого наказания. Долгие годы в Китае царили голод и иностранные интервенты. Всякий, кто вслед за отцом получал в свои руки бразды правления, понимал, что исполнить императорский приказ о восстановлении в провинции мира невозможно. Крестьянам их жизнь казалась хуже смерти.
В юном возрасте я наблюдала страдания и борения своего отца. Я родилась и выросла в Аньхое — беднейшей провинции Китая. Сами мы нужды не испытывали, однако про своих соседей точно знали, что они едят земляных червей и продают детей в рабство, чтобы расплатиться с долгами. Медленное скатывание отца вниз по социальной лестнице и судорожные попытки матери этому скатыванию воспрепятствовать занимали все наше внимание, когда я была маленькой. Как отчаянный длиннолапый сверчок, она храбро вставала на пути колесницы, готовой раздавить ее семью.
Летняя жара раскаляла тропинку под ногами. Гроб несли в наклонном положении, потому что все солдаты были разного роста. Мать беспокоилась о том, что отцу, должно быть, очень неудобно лежать. Мы не разговаривали друг с другом и только слушали, как шлепают по грязи наши разбитые башмаки. За гробом летели тучи мух. Каждый раз, когда солдаты останавливались на отдых, они набрасывались на гроб и покрывали его словно черным одеялом. Мать просила меня, мою сестру Ронг и брата Гуй Сяна этих мух отгонять. Но мы были слишком измучены, чтобы размахивать руками. Мы шли на север пешком вдоль Великого канала, потому что у нас не было денег, чтобы нанять лодку. Мои ноги сплошь были покрыты волдырями. По обеим сторонам дороги тянулся однообразный пейзаж. Мелкая река была коричневой от грязи. За рекой на многие мили тянулись голые холмы. Постоялые дворы попадались на нашем пути редко. А те, куда мы заходили, кишели вшами и клопами.
— Лучше бы ты нам заплатила, госпожа, — обратился начальник отряда к матери, когда услышал ее жалобы на то, что кошелек ее почти пуст. — Или тебе придется нести этот гроб самой.
Мать разразилась еще более горестными стенаниями и начала уверять солдат, что ее муж не заслужил такого отношения. Но они не проявили к ней ни малейшего сочувствия. На рассвете следующего дня они от нас сбежали.
Мать села на придорожный камень. Ее губы распухли и были покрыты запекшимися болячками. Ронг и Гуй Сян посовещались и решили похоронить отца прямо здесь. Мне не очень понравилась идея оставлять его в таком месте, где, сколько хватало глаз, не было ни одного деревца. Однако в любимчиках отца я не числилась: он долго не мог мне простить, что я, его первое дитя, родилась не мальчиком. В то же время он все сделал для моего воспитания и даже настоял на том, чтобы меня научили читать. Никакого систематического образования я не получила, однако все-таки освоила достаточный запас иероглифов, чтобы прочитать классиков времен династий Мин[4]и Цин.
В возрасте пяти лет я узнала, что родиться в год овцы — это плохое предзнаменование. По словам моих друзей, овца — знак несчастливой судьбы. В соединении с другими числами и знаками он предвещал, что я буду зарезана. Отец с этим не согласился.
— Овца — самое достойное животное, — сказал он. — Это символ скромности, гармонии и самоотверженности. — Из его объяснений следовало, что, наоборот, с моим знаком мне очень повезло. — В числах у тебя двойная десятка. Ты родилась в десятый день десятой луны, что соответствует двадцать девятому ноября 1835 года. Для человека ничего счастливее просто не может быть!
Мать тем не менее не оставляла сомнений по поводу моей овечьей сущности и повела меня к местному астрологу. Тот тоже подтвердил, что двойная десятка — это очень сильное сочетание.
— Даже чрезмерная полнота, — сказал он, что, судя по всему, означало, что эту полноту слишком легко расплескать. — Твоя дочь вырастет упрямой овцой, и это приведет ее к несчастливому концу. — Старый астролог пришел в такое возбуждение, что едва не плевался. — Даже императоры стараются избегать десятки из страха ее полноты!
В конце концов по совету астролога мои родители дали мне имя, которое обещало, что я «склонюсь». Вот таким образом я получила имя Орхидея.
Позже мать мне рассказывала, что орхидеи были любимым сюжетом отца, когда он рисовал тушью. Ему нравилось, что эти растения остаются зелеными в любое время года, а их цветы — очень нежных оттенков, элегантной формы и с тонким ароматом.
Моего отца звали Хой Чжэн Ехонала. Когда я закрываю глаза, то вижу его неизменно в сером хлопковом халате — такого худого пожилого человека с конфуцианским лицом. Глядя на него, невозможно себе представить, что его предки принадлежали к знамени Маньчжу и проводили жизнь, фактически не слезая с седла. Отец рассказывал, что они происходили от народа Ну Ченг в Маньчжурии, которая находится на севере Китая, между Монголией и Кореей. Имя Ехонала означало, что наши корни могут быть прослежены вплоть до XVI века: мы принадлежим к роду Ехо из округа Нала. Эти люди воевали плечом к плечу под знаменем Нурачи, который завоевал Китай в 1644 году и стал первым императором династии Цин. Теперь эта династия насчитывает семь поколений. Мой отец унаследовал титул знамени маньчжу синего ранга, хотя этот титул не давал ему ничего, кроме чести.
