Постепенно все прояснялось.
…Отчалившие от Таманского полуострова вереницы мелких суденышек катеров, сейнеров, мотоботов, до отказа забитых людьми, вооружением, боеприпасами, — отважно устремились в штормовой, бурлящий пролив. Их заливало волнами, кидало друг на дружку и на не видные в кромешной тьме мины. Многие потонули. Но большая часть дошла. И — сколько раз приходилось на фронте дивиться правдивости самых, казалось, невероятных слухов — были и резанувшие по глазам лучи мощных прожекторов, и засверкавший сотнями орудийных и пулеметных вспышек — до самого неба, казалось, — берег… Но только чуть после, время врагом было упущено. Пехотинцы и моряки уже бросались с палуб в ледяные прибойные волны, плыли, брели, выбирались на отмель, не успев отдышаться, бежали наверх, врывались в окопы, разили фашистов огнем в упор, штыками, прикладами, кулаками…
Была и «сестричка» — санинструктор батальона моряков главстаршина Галя Петрова, — был и призыв: 'Пошли, братишки!' Галина первой бросилась со своего катера в воду, первой выбралась на берег, взяла на себя командование группой бойцов. За этот подвиг отважная девушка была представлена к званию Героя Советского Союза…
Затем начались контратаки. По пятнадцать, по двадцать раз в день до зубов вооруженные гитлеровцы бросались на занятый храбрецами клочок земли — пять километров по фронту, два в глубину, — пытаясь во что бы то ни стало сбросить их в море…
Десант устоял.
А в ночь на 3 ноября был высажен и второй — основной — десант 56-й армии, у поселка Маяк, северо-восточнее Керчи…
Первый шаг в Крым был сделан.
Над Эльтигеном — Литвинчук с товарищами
2 ноября. Второй день боев за плацдарм у Эльтигена. И метеообстановка на круглую двойку — низкая облачность, резкий, порывистый ветер с дождем…
Да, но люди-то ведь летают! Вот это всего и досаднее… Тьфу! Летают, конечно, а как не летать. Ведь кроме авиации, помочь десантникам некому: до противоположного берега тридцать километров, а вражеские катера и быстроходные баржи наглухо блокируют подходы, артиллерия прицельно простреливает…
Вот что досадней всего — прицельно. И всех досаднее это нам. Из всех оставшихся по эту сторону Керченского пролива. Прицельно простреливают, гады, и прилагают все силы, чтобы сбросить десантников в море, вводят все новые и новые резервы, а силы ребят иссякают, а мы…
Мы сидим. Сидим и лежим, и встаем, и ходим, что вообще-то для нас все равно. Полное отупение, до этих вот двоек, до злости на тех, кто летает, а мы…
Мы — это экипаж морского бомбардировщика Ил-4, и нас четыре, а наш бортовой номер — пять. С рассвета вчерашнего дня загораем в готовности к взлету. Под фюзеляжем пара УХАП-500 — приборчики по полтонны. В них, в свернутом виде, двухкилометровая занавесь, что должна сейчас висеть у Эльтигена, прикрывая подход наших катеров с подкреплением от цейсовских окуляров, направленных на пролив поверх узкой полоски суши, занятой десантниками.
Дней десять назад мы прошли специальную подготовку. Не зная, конечно, еще для чего. Но уже это одно говорит об ответственности задачи. Как и то, о чем вслух поминать не пристало, — что выбрали именно наш экипаж. После летних потерь мы в полку «старички», ветераны.
Дело освоили хорошо. Да и не хитрое, в общем-то, дело. Одна и забота, считай, — высота. Не оставить «подзор» между дымзавесой и водой, не размазать нижний край полосы, что дает возможность вражеским наблюдателям просматривать пролив с прибрежных высот.
Об остальном думать не приходилось. Ясно, что самолет-дымзавесчик — движущаяся мишень. И с берега, и с воды по нему без помех будут бить «эрликоны», орудия всех калибров и назначений, пулеметные установки всех комбинаций и всех систем. А ты — как на тросе. Маневр исключен. Кому нужен путаный серпантин над морем?
Ждали сигнала. Больше с неба, чем с вышки дежурного: пустить дымок на ветер толку и вовсе мало.
Сначала сидя. На парашютах, на свернутых самолетных чехлах, то и дело оборачиваясь в сторону сигнальной вышки. Затем полулежа, раскинув чехлы и стащив парашютные лямки, спинами привалившись друг к другу, прикрывшись воротниками от ненавистных налетов ветра. Потом вовсе улегшись, глядя то в небо, то на крыло нашей виды видавшей «пятерки», считая заплаты и вспоминая историю каждой — где, чем пробило, когда, почему…
Шторм не стихал, сигнала не поступало.
Ожидание изматывает хуже, чем сам полет. Сколько раз мысленно прохожу в гуще черных разрывов, вдоль ощетинившегося сотнями трасс берега, над поворачивающимися стволами орудий на палубах вражеских катеров, сколько новых пробоин с рваными звездчатыми краями успело привидеться на изученном до последней заклепки крыле. Вот она вспучилась, плоскость, у основания, поплыла чуть заметно назад, между ней и обшивкой фюзеляжа возникла зубчатая щель, пошла раздвигаться, как лезвия ножниц…
Сел, покрутил головой, встряхнулся.
— Вздремнули, командир? — Саша Жуковец, воздушный стрелок. В покрасневших от ветра глазах беспокойство. — Хотел вас спросить насчет этих… топмачтовиков. Вчера тут один из тридцать шестого. Говорит, капониры для них уже строют…
Золото парень. Молчать в таких случаях — гроб. На что ни смотри, о чем ни вспоминай — о «мессерах» над Дунаем или о первом свидании над Кумой, — все это поверху, скользом пойдет, а в душе-то одна все веселенькая картинка.
— С торпедной атакой и то, говорят, не сравнить!
— Кто говорит? — уточняет ревниво стрелок-радист Коля Панов, начисто игнорируя в таком деле возможность подначки. — Тот, кто с торпедами не летал?
О топмачтовом бомбометании слухи в дивизии ходят давно, но достоверно известно не многое. Новый способ атаки плавсредств, никем еще не виданный. На Черном море, по крайней мере.
— А ты сам представь! Воображение-то имеешь? Это на сколько сблизиться надо, чтобы бомба в корабль рикошетом… А высота? Чтобы скользнула и не зарылась?
В самом деле невероятное что-то. Ближе четырехсот мы с торпедой не подходили, а и то возвращались все в дырках.
— А выход? Чтобы мачты у фрица не повредить. И ястребкам не снилось!
— Ну, ястребкам-то, положим… Или про «цирк» позабыл?
Жуковец сделал вид, что и вовсе не слышал. Намек ясен — очередь подключаться мне. Одним из главных «циркачей» был мой друг Борис Литвинчук.
— В самом начале войны, учти, было!
— Да, это учесть нелишне…
Штурман Коля Прилуцкий. Не говорун. Зато, как всегда, в точку. В том-то и дело, что в самом начале. Немцы хозяева были в небе. Но ведь теперь-то — мы? Или и не такой уж отчаянный трюк это топмачтовое, или…
— Двести тысяч в Крыму. Фюрер прикажет стоять до последнего. И нам нет расчета их выпускать. С суши навесить замочек на Крым — это, конечно, дело. Но если с моря всех дыр не заткнуть…
— Стратегия, штурман! — я Жуковцу мигаю. Долго на ней, мол, не просидишь.
— Правда, лучше про «цирк», командир! Ведь вы же с Литвинчуком…
Все четверо в сговоре. Против кого? Глупый вопрос. Против фрица, конечно. Против шторма проклятого, что не дает от земли оторваться, помочь ребятам…
— Вон он, Литвинчук!
Даже я вздрогнул. Хоть видел Бориса не далее как вчера.
