– Они отобраны из лучших людей Донована и следят за учеными и ходом исследований пристальнее, чем предполагают интеллектуалы.
– Возможно, я не интеллектуал, — процитировал я девиз артиллеристов Королевского флота, — однако умею поднимать тяжести.
– Именно так. Их труд легко недооценить.
Итак, оперативники из OSS[5] здесь. Весьма интересно.
– А не могу ли я потренироваться с ними? Мне необходимо поддерживать форму.
Утренние пробежки вокруг Гайд-парка и вечерние занятия в индийском клубе позволяли мне кое-как перебиваться в Лондоне. Однако мне нужно было больше, а тренировочная часть в Ретленде осталась на другом краю света.
– Если они отыщут для тебя подходящее обмундирование… Кстати, встают они очень рано.
– Хорошо. Остальное время можно будет отвести мозговой деятельности.
– Ты не знаешь и половины всего. Дик Фейнман — сущий маг, в буквальном и переносном смысле этого слова. День-другой он сможет уделять тебе час или два, но тебе самому придется по-настоящему потрудиться.
– Хорошо… А что это за человек?
– Кто, Дик? Изрядный шутник и весельчак. Вскрыл сейф командира базы и оставил поздравительную открытку с приколотым к ней письмом на французском языке.
Я потер лоб тыльной стороной ладони. Разница в часовых поясах, долгий перелет через океан на птерадроне фирмы «Де Хэвилленд»[6], а потом продолжительное путешествие на поезде. Серьезное испытание.
– Жена Фейнмана сейчас находится в санатории возле городка. По всей видимости, умирает. Так что все его шутовство — попытка скрыть отчаяние.
Я моргнул и отвернулся. Лаура… мне не хватает тебя.
– Поразившую ее бактерию подкорректировали инженеры Сопротивления. Дик ненавидит нацистов больше, чем кто бы то ни было.
Я промолчал, однако забрало мое было опущено, и Феликс ощутил вибрацию.
– Впрочем, — в ястребиной улыбке не было веселья, — можешь дать Дику подзаработать.
«Чаттануга Чу-Чу» вырывалась из радио, пока мы ввинчивались в собравшуюся на вечеринку компанию. Ориентируясь по фотографиям из личных дел — мне разрешили ознакомиться с ними, и Феликс висел надо мной все время, пока я читал, — я узнавал их: вот Оппенгеймер, вот Вигнер, а вот и Теллер.
В сторонке стройный и остроумный Фейнман веселил кучку жен своих коллег каким-то фокусом. Впрочем, гипнотизировали дам скорее его искрящиеся глаза, чем ловкость рук.
– А сам он никакой опасности не представляет? — пробормотал я.
– Возможно, и нет. — Феликс поглядел в сторону буфета.
Он понял меня. Представителю «пятой колонны» незачем выставляться в столь подозрительном виде: зачем совершать двойной обман? Однако шизоидное поведение нередко среди академиков…
Природная паранойя — смягчающее обстоятельство.
Симпатичная женщина предложила нам выпить. Ее ослепительная улыбка, адресованная сухому лицу Феликса, мгновенно окаменела, когда он прикоснулся к бокалу своим стальным крюком.
– Отличный хрусталь.
– Гм, спасибо… — и она отошла. Я поглядел на Феликса:
– Это было несколько жестоко.
– Зато откровенно. — Он слега пожал плечами. — К тому же смущает далеко не всех.
– А как ты им объясняешь свое…
– Обычное ранение… подхватил сильнейшую аллергию — и все. Я кивнул. Персонал OSS настолько накачивали антивирусными
препаратами, что тела их отвергали любую обработку клон-факторами.
– Ну,
– Как дела? — спросил Феликс.
– Почему бы тебе не представить меня своему другу? Простая вежливость, но никак не флирт.
– Меня зовут Брэнд. — Я тоже прибег к псевдониму. — Джеймс Брэнд.
– А кроме того, он — известковая душа, — вставил Феликс. — Но в этом не виноват.
– Ах, как мило.
– Джеми, это миссис Оппенгеймер. Женщина протянула мне руку.
Некоторое время мы обменивались любезностями, а она указывала на интересных людей: «Это мой муж, которого молодежь зовет Оппи» — и жаловалась на скудость удобств в построенном на скорую руку городке.
– Но мы стараемся, — заключила она. — К тому же у нас важная миссия, и мы это осознаем.
Тут кто-то отвлек ее внимание, и, вежливо попрощавшись, дама отправилась дальше. Мы с Феликсом остались стоять, а несколько наиболее энергичных мужчин закружились в танце с собственными женами под музыку Гленна Миллера. У себя дома они бы сейчас пели о том, как вывесят свои стираные кальсоны на линии Зигфрида.
Для веселья было чересчур жарко. И я ощутил облегчение, когда Феликс взял меня под руку и повел к занавешенной двери мимо Фейнмана и его поклонниц.
– …не надо так шутить, Дик, — говорила одна из красавиц. — Это гадко.
– Дамы, ничего личного, — ухмыльнулся Фейнман. — Вес любого человеческого тела на десять процентов состоит из бактерий. Любого тела, не только вашего' Они кишат внутри нас, обмениваются генетическим материалом…
Возмущенные охи. Смешки.
– Вы, Дик, воспринимаете мир в таком свете, — в разговор вступила тощая женщина, коротко прикоснувшаяся к колену Фейнмана, — каким его не видит никто другой.
Неужели только я один заметил тень, пробежавшую, в его глазах: мысль об умирающей жене?
– Но есть же красота в этом танце жизни, разве вы не видите? Можно понимать, как устроено все вокруг, и все же воспринимать мир эстетически.
– Угу. Просто вы не такой, как все мы.
– Не стану возражать. Все рассмеялись.
– Однако, — теперь уже разволновался Фейнман, — мы не так уж сильно отличаемся друг от друга, иначе человек не мог бы образоваться из химических соединений, составляющих части двух людей — причем не находящихся в родстве, если только здесь нет никого из Кентукки — и слившихся воедино. Именно так получаются дети.
– Но, Дик, я думала…
Мы миновали их, а за дверью, в пустыне уже царила ночь.
Над головой по черному бархату были рассыпаны ослепительные серебряные звезды, каких никогда не увидишь в Англии. За нашими спинами раздался взрыв хохота.
– Все это заставляет нас понять, — буркнул Феликс, — насколько мы ничтожны. Наверное, человечество заслужило свое поражение.
Я оглянулся на теплый свет, на отдыхающих ученых. Неужели наше спасение действительно там?
– Напивается и флиртует? А почему нет?
Мы вышли на середину пыльной, освещенной лунным светом колеи, считавшейся здесь дорогой.
– А ты знаешь, — проговорил Феликс, — двое из них вычислили: если взорвется нуклеиновая бомба, реакция может распространиться на всю биосферу и за какие-то часы уничтожить всю жизнь на планете. Именно всю.
Я остановился.
– Шутишь?
– Нет.
