военнослужащими после окончания войны, если те будут обладать боевым искусством, не известным указанной службе. Посему они и взялись за дело. Нам в голодной Британии было пока не до размышлений о том, как обеспечить безопасность в мирное время.
– Неплохо, мистер Бренд, — хлопнул меня по плечу Мешок Роджерс, когда мы гуськом выходили из ангара, раскрасневшиеся и усталые.
– И ты неплохо выглядишь, Мешок.
Пересмеиваясь и обмениваясь грубыми шутками — в частности, насчет рослого парня, — группа повалила в душевую. Я отделился от них, направившись к своему дому.
Над головой сияло пустое утреннее небо, синее и безмятежное.
Неужели мы просто примитивные животные, всегда готовые пролить чужую кровь?
Но проходя по безлюдной и пыльной улице, еще тихой перед началом рабочего дня, я думал о том, возможны ли вообще рациональные решения в мире, где изнеженные интеллектуалы, гордость цивилизации, со своими досками и мелом, со своими исписанными блокнотами, способны изобрести оружие уничтожения куда более смертоносное, чем разрывающие артерию зубы, чем клинок, вспарывающий живот под грохот грязной битвы… где они могут вызвать вселенскую катастрофу с помощью разорванных цепочек ДНК и экоразрушения, терзая жизнь на расстоянии, но оставаясь при этом вдалеке от вони, ран и страха, вдалеке от грязного, кровавого и мерзкого дела убийства.
Феликс возвратился за два дня до моего отбытия только для того, чтобы попрощаться. Мы стояли на окраине временного, но сулившего изменить слишком многое городка, разглядывая едва посеревшее небо над просторами пустыни штата Нью-Мексико и не нуждаясь в словах.
Наконец настало время отъезда. Феликса ждал приземистый «форд», черно-зеленый панцирь которого покрывал слой пустынной пыли, за рулем сидел лохматый шофер.
– Путешествуешь в роскоши, — заметил я.
– Назад в Вашингтон, на штабную работу, — Феликс поднял левую руку, глянул вдаль из-под полированного крюка. — Именно этого я всегда и хотел.
– Справишься.
– Не сомневаюсь. Буду учить новобранцев. — Он вдруг ухмыльнулся. — Ну и хлебнут они у меня — из ушей польется.
– Ничего, они разберутся. Мы обменялись рукопожатием.
– А ты береги свою задницу, известковая душа.
– Сам не оплошай, старый фрукт.
Он забрался на заднее сиденье своего транспорта и кивнул мне на прощанье. Я провожал взглядом его «форд», пока машина не превратилась в черного жучка посреди марсианской красной пустыни.
Настала моя последняя ночь в Нью-Мексико. Полный смутного беспокойства, я шел по Мейн-стрит, превратившейся под лучами луны в серебро, а потом повернул налево, миновав помещение командира, потом Оппенгеймера…
Свет.
Я инстинктивно пригнулся. Луч фонарика, мелькавший изнутри за темным окном, вдруг исчез.
Грабитель? В конторе Оппи?
Главное — не спугнуть злоумышленника. Я аккуратненько, ступая с носка на пятку, подобрался к стене, потом к двери.
Дверная ручка повернулась без звука. Я осторожно вошел в дом и прикрыл за собой дверь, отгородившись ею от ночи.
В коридоре было темно. Пробираясь на ощупь, я подкрался к углу, заглянул за него. Это был не кабинет Оппи.
Взломщик последовал дальше. Фонарик его светил теперь из поперечного коридора. Тени зловещим образом перемешивались с тьмой, однако передо мной находилась самая обыкновенная аудитория…
– Интересно, — донесся до меня его голос, тихий, но вместе с тем прекрасно узнаваемый.
Какого черта здесь делает Фейнман?
Пожав плечами, я сжал кулаки и расслабил руки, а потом шагнул вперед, изготовившись нанести удар.
Но когда я остановился у двери и заглянул внутрь, Дик Фейнман, скрестив ноги, сидел на крышке стола и с дьявольски проказливой миной светил фонариком на черную доску, где не было написано ничего такого, что оказалось бы для него секретом.
Тут я вспомнил, что завтра ему предстояло присутствовать здесь на лекции Теллера, и на доске рукой Теллера заранее были выписаны нужные уравнения.
Я кашлянул.
– Готовитесь к утренним занятиям, мистер Фейнман?
Он вздрогнул, неторопливо улыбнулся и показал на уравнение.
– За ночь я могу решить его, — проговорил он, — на все про все у меня уйдет около трех часов. Я знаю, что Эд со своими дружками потратил на вывод без малого год. И если я предъявлю решение через десять секунд после начала лекции…
Беззвучно расхохотавшись, я покачал головой:
– Вам нет нужды кого-то потрясать.
– Знаю. Но надо же и развлекаться.
Спустя мгновение он соскользнул со стола и прикоснулся к моему плечу.
– Пойдемте.
Он первым вступил в темный коридор, словно не было ничего из ряда вон выходящего в том, что его ночью застали в чужом доме, на территории совершенно секретного военного объекта.
Я оказался прав в отношении того способа, которым он попал в кабинет Оппенгеймера. Пригнувшись к замку, Фейнман повозился с ним буквально секунду, а потом настежь распахнул дверь.
– Она же была заперта, не правда ли, Дик?
– Не слишком надежно.
– Слава Богу, что вы на нашей стороне.
Мне приходилось уже бывать в конторе Оппи, однако я не заглядывал в боковую комнату, которую открыл Фейнман. На полках стояли стеклянные демонстрационные ящики — и странные тени шевелились в них под лучом фонарика Фейнмана, — маленький лабораторный стол приютился в дальнем конце помещения.
– Образцы, — пояснил Фейнман. — Ничего не открывайте. Мы не в защитных комбинезонах.
– Что вы…
Судорожно сглотнув, я замер на месте, и тьма словно качнулась вокруг меня. Я против воли содрогнулся всем телом — будто бы нервами моими управлял кто-то извне. Я ничего не мог поделать с собой, оставалось только ждать, пока припадок закончится сам собой. Впрочем, много времени мне не потребовалось.
Передо мной была рука из стекла.
Именно такой она показалась мне: прозрачная, превосходно вылепленная, вплоть до костей, сухожилий и вен. В других ящиках располагались иные прозрачные члены человеческого тела, некоторые с фиолетовым оттенком — словно вырезанные из кварца.
– Консервирующая окраска, — пояснил Фейнман. — Иногда захожу взглянуть, просто чтобы напомнить себе о том, каким жутким делом занимаюсь.
Я покачал головой, пытаясь прогнать нахлынувшие воспоминания. Ни обработка морфием, ни долгие исповеди у святых отцов из SOE не могли вытеснить эту память.
– Что с вами, мой друг? Вам превосходно известна наша программа.
Я как агент спецслужб обучен хранить спокойствие на допросе, оставаться в чужой стране незамеченным вражьим оком. Но это… Осколки стекла, сверкающие на мостовой… Этого я никогда не забуду.
– Я был там, — шепнул я, не стыдясь выкатившейся на щеку слезы, — в Германии, во время Хрустальной Ночи.
– Великий Боже!
Я посмотрел Фейнману в глаза.
