Нежная душа

снится, что с ними через несколько лет сделают братцы-матросики, что будет со всей их породой.

* * *

Девочки – вот кто нам, зрителям, сообщает главную тему пьесы. До этого – никто ни полслова, ни полнамека. Боялись сказать. Так деликатные люди боятся говорить о самочувствии смертельно больного.

АНЯ. Ну что, как? Заплатили проценты?

ВАРЯ. Где там.

АНЯ. Боже мой, Боже мой...

ВАРЯ. В августе будут продавать имение.

В старом русском театре или в голливудском кино здесь грянул бы удар грома.

Только тут от них, от детей, мы узнаём главное: имение – вишневый сад – выставлено на торги, уходит за долги. Аня и Варя, эти девушки (дети!) с ужасом смотрят в будущее. А спасение – в богатом муже: или Лопахин – для Вари, или вообще неизвестно кто – для Ани; лишь бы богатый.

АНЯ (о Лопахине). Варя, он сделал предложение?

ВАРЯ. Я так думаю, ничего у нас не выйдет... Хожу я, душечка, и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека.

И это поэтическая мечта? Поэтическая жизнь? У девочек одинаковые житейские мечты: чтобы сестра вышла за богатого – спасла сад (жизнь) от продажи.

Романтик Гаев, о котором все помнят (если помнят) только высокопарную речь про «многоуважаемый шкаф», тоже мечтает спасти имение:

ГАЕВ (Ане и Варе). Я думаю, напрягаю мозги... Хорошо бы получить от кого-нибудь наследство, хорошо бы выдать нашу Аню за очень богатого человека...

Как похожа мечта Гаева на мечту Вари. Значит, это обсуждается в семье: продажа Ани. И она – согласна. А разве не понимает, чем придется платить?

Чуть позже:

ГАЕВ (о Раневской). Она вышла за недворянина и вела себя нельзя сказать, чтобы очень добродетельно. Я ее очень люблю, но, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении...

АНЯ. Милый дядя, тебе надо молчать. Что ты говорил только что про мою маму, про свою сестру?

ГАЕВ. Да, да... Это ужасно! Боже мой! Боже, спаси меня!.. Кажется, вот можно будет устроить заем под векселя, чтобы заплатить проценты в банк. (Ане) Твоя мама поговорит с Лопахиным; он, конечно, ей не откажет... (многоточие Чехова. – А.М.) Честью моей, чем хочешь клянусь, имение не будет продано!

АНЯ (со счастливым выражением лица). Какой ты хороший, дядя, какой умный! Я теперь покойна! Я счастлива!

Это, знаете ли... назвал сестру порочной и тут же спланировал: пусть порочная сестра «поговорит» с Лопахиным – он, конечно, ей не откажет, м-да... и поклялся честью. И дочке эта идея очень понравилась.

* * *

Девочки все понимают. Девочки не склонны молчать. Почему же в финале они молчат, когда Раневская решила их ограбить, оставить без гроша?

РАНЕВСКАЯ. Я уезжаю в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка!

И все смолчали?! И Гаев не воскликнул смущенно: «Люба! А как же Аня?!» И Аня не ахнула: «Мама! А как же дядя?!» Такие вежливые? Но даже из-за пяти рублей был скандал – Варя кричала: «Уйду, людям есть нечего!»

Ай-ай-ай. Аристократ, провозглашает гордые идеалы, со слезами на глазах говорит о добре и справедливости, а готов продать любимую племянницу какому попало богачу, а сестру послать к тому, кого в лицо называет хамом... Аристократка забирает все деньги (которые принадлежат ее дочери) и – в Париж, к любовнику.

Если аристократы такие, тогда уж лучше хам Лопахин.

Включаем свет!

Помните тайну: кто Лопахин – хищный зверь или нежная душа? Когда Петя прав и когда ошибается? Либо прав сперва, когда говорит «зверь». А потом Лопахин его обманул, прикинулся нежной душой. Либо...

Взгляд Пети может быть ошибочен. Взгляд Чехова – с гарантией верный. Следовательно, Петя прав, когда совпадает с Чеховым.

Если Чехов считает Лопахина хищником, то Петя прав сперва. Если ж допустить, что Чехов считает купца «нежной душой»...

Вот Лопахин приперся – купил вишневый сад, обмыл и (выпивший) додумался куражиться перед хозяйкой. Бывшей хозяйкой.

РАНЕВСКАЯ. Кто купил?

ЛОПАХИН. Я купил!.. Пришли мы на торги, там уже Дериганов (богач. – А.М.). У Леонида Андреича (у Гаева. – А.М.) было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по десяти... Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной. Вишневый сад теперь мой! Мой! Если бы мой отец и дед встали из гробов и посмотрели, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекраснее которого ничего нет на свете!

Дальше он будет требовать музыки, грозить топором, безобразно орать: «За все могу заплатить!» – и за этим пьяным купеческим торжеством никто не заметит, что он им сказал.

Он купил имение на аукционе и «сверх долга надавал девяносто тысяч». Долг заберет себе банк, где имение было заложено. Все, что сверх долга, – получат владельцы. Он подарил им девяносто тысяч. (За полторы тысячи можно купить сорок гектаров с домом и прудом.)

Они, подавленные горем, не услышали.

Петя – услышал. И понял. И внутренне ахнул.

Хищник уж точно нашел бы способ не переплачивать. Дал бы в долг под проценты и забрал бы потом имение за неуплату.

Он искренне хотел им помочь. Три месяца повторял: «Радуйтесь, выход есть! – нарежьте сад на участки, отдайте под дачи...» И денег куча, и постоянный доход. Нет, они не смогли. И тогда он помог им против их воли.

ФИРС. Способ тогда знали.

РАНЕВСКАЯ. Где ж теперь этот способ?

ФИРС. Забыли. Никто не помнит.

Забыли, что есть доброта, деликатность... Лопахин не может сунуть денег Раневской. Он дает иначе. Если б не он, богач Дериганов купил бы задешево.

Играют кулака: вот, мол, алчность победила в нем человека. Нет, человек непобедим.

ЛОПАХИН. Я купил! Сверх долга надавал девяносто тысяч!

Не удержался, похвастался; и ждал, что они обрадуются. Ждал всеобщего восторга. В спектаклях это место, эта реплика выглядит репликой дурака. Люди все потеряли и почему-то должны кричать «ура».

Но если бы зрителю стало ясно, что на этих нищих («людям есть нечего») свалилось богатство (больше