Сразу попробуем разглядеть лес за деревьями. Увидеть мысль основополагающую, а не чудеса мастеров. Да, заняты Чурикова, Збруев, Козаков... Но прежде чем восхищаться гармонией, надо выяснить, не было ль в ее основе слезинки ребенка. А то ведь потом можно устыдиться восторгов, узнав, чем плачено за «красоту».
Когда Глеб Панфилов ставит «Гамлета», тут бенефиса (актерского) не жди. Жди концепции, гармонии – уж какой она окажется, другой разговор.
...Осколки дьявольского зеркала в «Снежной королеве» попадали в глаза мальчикам, и мальчики начинали видеть мир искаженным. Красивое – уродливым. Доброе – слюнявым. Жестокое – прекрасным.
Мальчики эти пуще всего любили кривые зеркала. Там на потеху толпе стройный – расплывался, прямой – искривлялся. Интеллигент выглядел бесхребетным, очкарик – шпионом.
Кривые зеркала шельмовали честных людей. А жулики представали несгибаемыми борцами.
Мода на такие развлечения порой спадала. И все-таки аттракцион этот никогда не исчезал из парков культуры.
Периодически толпа собиралась там поглазеть на человека в черном.
На Гамлета.
Зеркала то превращали его в Карла Моора, то в деклассированного небритого люмпена в засаленном пиджаке...
На нашей памяти всего однажды появился истинный принц крови. Заставил умолкнуть насмешки, заставил похолодеть и задохнуться.
Высоцкого скоро семь лет как нет на свете. Но и по сей день любой Гамлет на отечественной сцене (а в Москве тем более) будет с ужасом ощущать его присутствие.
В скобках удивимся, как не постыдились критики с девичьей памятью восхититься Гамлетом с Юго- Запада, открыв в нем и глубины, и горний полет, и господь ведает что еще, хотя нам-то казалось, что тут куда больше оглушающих киловатт, сотрясающих герц, чем потрясающего душу Шекспира. Но когда тебя так ослепляют, оглушают и трясут, ошибиться нетрудно. Вот и вышло, что юго-западный «Гамлет» лучше. Именно так воспримут это те, кто Владимира Высоцкого не видел, а похвал таких о нем не прочтет нигде. Критики! ведь мы же пишем
Но у многих Принц Таганки еще на памяти.
Выиграть в эту игру даже у призрака Высоцкого нельзя. Некому пока.
Думал ли об этом Панфилов, назначая на заглавную роль Янковского, – не знаю. Но задумал режиссер антипринца.
Гамлет в свитере и джинсах обладал невероятной остротой мысли. Шекспир в его устах был глубок и кристально ясен.
Этот – в роскошных костюмах – лепечет сумбур и вздор. Явно сам не понимая, о чем там речь, в заученных словах из плохо и неизвестно зачем смешанных переводов...
Текст звучит «не по-русски», звучит «как перевод». У фраз появился немецкий акцент именно от возникших при стыковке неуклюжестей. Поэтический перевод – художественное целое. О тождестве с оригиналом и речи быть не может. Есть непереводимая игра слов, идиомы. Сама идея точного художественного перевода – абсурдна. Он неизбежно содержит особенности, свойственные поэту- переводчику. Стыковать два перевода – не исправить, но удвоить грехи. Грубо говоря, если соединять речь картавого и заики, то получим заикающуюся картавость, а никак не бельканто.
И пьеса не выдержала.
Бесспорно: режиссер имеет право на свое прочтение. Текст канонический – в библиотеке. Там ревнители классики-недотроги могут им и наслаждаться. И не будем портить удовольствие читающим по- русски, напоминая, что «Гамлет» писан даже и не по-английски, а по-староанглийски. И они, ревнители, имеют дело с переводом перевода.
С тенью тени, как сказал бы Гамлет.
Можно сокращать, перекраивать, делать Отелло белым... И все же есть предел. Невозможен добрый, честный Яго. Невозможна Дездемона-шлюха. И не почему-нибудь, а просто пьеса «Отелло» не выдержит. Исчезнет. И значит, была не нужна.
Гамлета играли толстым, худым, энергичным, флегматичным... но все зеркала, более или менее искажая абрис, отражали его в черном.
В этом зеркале мы увидели его в коричневом.[11]
Сказать о Панфилове, что он остро чувствует современность, – значит произнести тривиальную, почти пошлую фразу. Настолько общеизвестно.
И без деклараций в программке, без пресс-конференций ясно: спектакль поставлен о нас. О сегодня.
Добр наш мир? – нет. Он, увы, жесток.
Здорово ли время? – нет. Суставы его остро нуждаются в лекаре. В костоправе, не в костоломе.
Все это, как и фразы о подгнившем Датском королевстве, говорит о современности «Гамлета». Даже о злободневности.
Итак, остросовременный режиссер, остросовременная пьеса – чего же лучше?
Но, простите неловкий вопрос: разве современность – это всегда хорошо? Не ужасает ли нас именно современность масштабами гекатомб, абсолютный рекорд в которых принадлежит – увы! – нашему веку.
Бесспорно, современность во многих, слишком многих своих проявлениях заслуживает осужденья.
И Панфилов взялся пригвоздить.
Вот только – кого?
Эльсинор? Датское королевство? Братоубийцу Клавдия? Ах, это было, было, было.
Было это: загнивший мир и – неприемлющий его герой.
И однако. Раз в этом гнилом, лживом, лицемерном мире существует принц Гамлет, значит мир-то еще не погиб!!! Значит, еще может рождать порядочных людей (по словам Гамлета, «одного на десять тысяч»). Значит, есть надежда!
Гамлет гибнет всегда. И всегда мир недоумевал: пьеса почему-то светлая! Несмотря на гору трупов.
Потому что дело не в гибели героя – он изначально обречен. Свет и спасение в том, что они, герои, – несмотря ни на что! – появляются в мире.
Откуда?! Вот вопрос, мучающий клавдиев и яго (кто знает, как Яго во множественном числе). Ведь, казалось бы, все предусмотрено штатным расписанием Эльсинора. Если и появляется там новая молодая сила, то наглая и корыстная – лаэртовская. И все в порядке. Ибо с устранением Клавдия и назначением Лаэрта порядок не изменится. Король умер – да здравствует король!
Мир Эльсинора – весь с потрохами, весь насквозь – ясен из одной-единственной фразы. Ее произносят... «Все».
Вспомним роковую сцену. Гамлет ранен. Ранен Лаэрт. Мгновение назад умерла королева. И Лаэрт признается, что оружие отравлено, что раны смертельны, что королева отравлена тоже и – «всему виной король!»
Заметим, что говорит все это
И вот тут-то гениальная реплика:
ВСЕ. Измена!
Одно слово! Но как выдал, как продал себя этим словом Эльсинор! Ни у кого нет сомнений в преступности короля, и – «измена!»
