не папиросы, а билеты на «спектакль века».
– Вы – актриса этого театра? – говорю по наитию.
– Да, – лепечет окоченевшая нимфетка.
– Гм, а какую пьесу сейчас репетируете?
– Ой, что вы! У нас совсем нет времени на репетиции – мы целыми днями билеты продаем. Нам так трудно! Понимаете?
Как не понять!
Поймите и меня, уважаемые читатели.
Сегодня в нашей стране преобладают (увы, сильно преобладают!) социально-рыночные, а не театральные, искусствоведческие проблемы. Я бы и рад писать (и, конечно, напишу) о духовных, творческих страданиях юных вертеров. Но...
Но пока меня завораживают не столько спектакли новообразовавшихся театров, сколько их наивная, симпатичная уверенность, что главное – это нарезать бумагу на кусочки, на каждом написать слово «билет», проставить цену и –
Театр Юрия Погребничко – один из тех немногих, кто репетирует, а не торгует. Там идут пьесы, которых никто не знает, хотя авторы пьес всемирно известны. На афише: «Отчего застрелился Константин» Чехова, «Нужна трагическая актриса» Островского. Рядом с русскими классиками – советский классик Вампилов – «Я играю на танцах и похоронах».
Вскоре после начала спектакля зритель догадывается: а! это «Чайка»! а-а, это «Лес»! это «Старший сын!» Да, актеры произносят классические тексты, но интонации, манеры, смысл столь же странны и непривычны, как и названия.
Новые имена пьес звучат как газетные заголовки, как объявления на последней странице старого театрального журнала.
Десять лет назад Погребничко работал над «Тремя сестрами» в Театре на Таганке. Но выпустил спектакль Юрий Любимов – его фамилия на афише была крупно, а Погребничко – гораздо мельче. Затем в том же театре, в тех же декорациях Погребничко поставил «Старшего сына» Вампилова. Спектакль до зрителя не дошел. Поняв, что роль очередного режиссера – не для него, Погребничко стал главным режиссером на Камчатке. Дальше от Москвы только Магелланов пролив. Там он упрямо поставил «Старшего сына», но под другим именем. А вернувшись в Москву, поставил пьесу в третий раз. Не для доказательств чего-либо, просто пьеса любимая. Но память о таганских страданиях проявилась и в постановке Чехова. «Чайка» начинается смачно исполняемой блатной песней.
Театр Погребничко – это наслаждение для знатоков. Чем больше человек знает о литературе, театре, религии, истории – тем большее удовольствие получает от его спектаклей.
Игра людей и ассоциаций. Пафос с фарсом, героика с пародией, печальный юмор... А самое главное – все естественно.
У заехавшего в Москву Питера Брука (великий режиссер, мировая величина) я спросил:
– Во всем мире театр страдает от фальши. Она видна и слышна всем: и актерам, и публике. Как от нее избавиться?
– Хороший вопрос, – ответил Брук и ничего не ответил.
Погребничко не решил, а снял проблему. Выражаясь словами Бродского, «взял тоном выше». Он не стал мучить актеров, заставлять их врать (играть) искренне (что, в общем-то, вполне возможно, хоть и не у всех получается). Он просто попросил их не врать. Не чувствуешь – не изображай.
– Невозможно! Вот у актера реплика: «Я люблю вас!», а он совершенно равнодушен к партнерше. Как же он это произнесет?
– Совершенно равнодушно.
Трудно даже вообразить, какой эффект дало равнодушно произнесенное объяснение в любви! Без всяких усилий на сцене возник монстр, существо с изломанной бесчувственной душой, способное, глядя прямо в глаза женщине, холодно цедить: «Я люблю вас». И как интересно стало актрисе реагировать на шокирующий разлад слов и интонаций. А поскольку пьеса Чехова достаточно знаменита, потом, после спектакля, поневоле вспомнишь, как притворялись, разыгрывая несуществующую страсть, великие предшественники... Забавное воспоминание, наталкивающее на мысль о вечной, вездесущей, неизбывной фальши, прерванной на два часа спектаклем Погребничко.
Не врать. Решение грубое. Просто, как колумбово яйцо. Но изыск, утонченность этой грубости – несомненны. Избавленные от сложнейшей, для многих непосильной задачи искренне врать, актеры обрели свободу для совершенно новой игры.
Всё как в жизни? Да ни за что на свете!
Жизнь не свободна. Это ясно. Ни у нас, ни в Швейцарии. Ни до 1917-го, ни после. Всегда запреты, условности, гнет обычая, рамки приличий, колючая проволока, смокинг... Это именно в жизни человек, произносящий «люблю», должен делать соответствующую мину независимо от того, что он чувствует. Вечный дискомфорт несвободы, вечный самоконтроль. А забылся, нарушил – неизбежная кара. Незабывшиеся накажут взглядом косым и острым, как нож гильотины (это слишком красиво и надо бы вычеркнуть).
Конечно, и в жизни вы можете позволить себе свободу гримас и выражений, но только в ванной. Не на людях.
А тут, в театре Погребничко, актеры вдруг ощутили вкус публичной безнаказанной свободы.
Вероятно, это – восхитительное ощущение. Даже только смотреть – и то удовольствие. На спектакль «Чайка» в театр Погребничко как-то зашла знаменитая Екатерина Васильева – актриса МХАТа. Посмотрела, пришла еще раз и – осталась играть в нищем подвале. Бросила самый богатый советский театр. Ради чего? Единственный ответ – ради наслаждения игрой. Ради счастья не фальшивить.
Всегда в «Чайке» актрису Аркадину играли мещанкой, глупой, пустой эгоисткой. Вот она не понимает творческих исканий сына. Вот она капризничает и портит всем настроение. Вот разрушает чистую любовь писателя Тригорина к юной Нине Заречной. Глупая, пошлая, нечуткая – плохая.
Но Катя Васильева играет Аркадину как настоящую звезду, личность, талант. Да, капризная, да, резкая, невыносимая, но ТАЛАНТ. И ей действительно в тягость убожество провинциальной жизни. Ей действительно жалки и смешны нелепые попытки сына «раскрыть глаза человечеству». Ведь сын пытается убедить всех, что существующий театр устарел, никому не нужен, что он, Костя Треплев, открыл новые формы. А все прежнее – глупость. Все старое обречено догнивать, уступая дорогу новому, одному, отдельно взятому... Ну и так далее.
...Звучит старый текст, но актеры наполняют его тем, что есть в них сию минуту, а не тем, что – как кажется ученым – должно там быть.
Замечательно играют.
Смешная, глупая, бестолковая жизнь бегает по сцене и кричит, и машет руками, мечтая о том, как прекрасна станет жизнь через сто лет (мы дожили! оглянитесь!), и градом катятся крупные слезы... И чудесное хрупкое, бесконечно талантливое существо сидит над сценой на высоком балкончике специально, чтобы глядеть вниз на ту (на эту?) жизнь, на этот театр, и, не дожидаясь нашей реакции, тихим, задыхающимся, пропадающим голосом восклицает: «Браво! Браво!» – и в восхищении закатывает глаза.
1990
Секрет
...Приятно писать для наших читателей. Все такие культурные, всем персонажи Чехова так знакомы – ничего объяснять не надо. Три сестры – в Москву, в Москву! Дядя Ваня – мы увидим небо в алмазах! Заречная – я чайка! Все как родные. Даже в театр ходить не надо. Все равно Гаев примет нелепую позу и высокопарно воскликнет: «Многоуважаемый шкаф!»
Заметили ли вы, дорогие... уже не товарищи, еще не господа, что не так уж давно, лет пятнадцать тому
