Один Богомолов уперся. Привыкнув к всеобщему послушанию, редакция «Юности» обижалась на строптивого автора. Полевой писал ему: «Мне совершенно непонятны Ваши упреки якобы в нашем недоверии к Вам как автору и к Вашему произведению. Мы послали рукопись на консультацию в соответствующие организации, что было оговорено в подписанном Вами договоре, ибо в повести речь идет о сложной деятельности наших контрразведчиков в период Отечественной войны. Иначе мы и поступить не могли, да Вы и не возражали против этого. Где же тут недоверие? Даже Лев Толстой внимательно прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков и не раз правил свои рукописи по их советам».
Склочный автор не спускал редакторам ничего. На благодетельный совет брать пример с Льва Толстого доведенный до белого каления Богомолов ответил:
«Доброжелательные критики, к мнению которых прислушивался Лев Толстой, служили Литературе. Все же „соответствующие инстанции“, поправки и замечания которых <…> – это люди, не имеющие отношения к художественной литературе. Проблемы художественности и цельности произведения – за пределами их интересов, задач, а чаще всего и понимания.
P. S. Настоятельно прошу вернуть мне еще один экземпляр рукописи. Вы сообщили мне, что он находится «на чтении в соответствующей инстанции». Неужели до сих пор читают?.. Возможно, редакции неудобно затребовать его?.. Я в состоянии получить этот экземпляр немедленно в любой инстанции, только сообщите, где он есть».
А экземпляр-то валялся на даче у потерявшего бдительность генерала.
У Богомолова нашелся союзник – редактор издательства Аксенов. Он был убежден, что за ними следят, телефон прослушивают. Богомолов пишет: «Его подозрений я не разделял, но предложенную им конспирацию соблюдал неуклонно. Он звонил мне по телефону и с радостным азартом сообщал: “Приехали четыре ядреные телки! Групповичок!!! Жратвы понавезли и выпивки! Вот погужуемся!” Мы весело хохотали, и если бы нас подслушивали, должно было бы создаться впечатление, что два мужика радуются предстоящей выпивке и групповому сексу с приехавшими телками, меж тем это сообщение означало, что поступило очередное заключение на мой роман и что в этом документе четыре страницы и опять требуют изъятия текста (словом “ядреный” шифровались императивность и категоричность предложений так называемых “спеццензур”)».
И вот почти последняя стычка Богомолова с КГБ: «…в конце августа, после четвертого конфликтного и очень жесткого с моей стороны разговора в приемной с начальником Пресс-бюро КГБ СССР В. Ф. Кравченко в присутствии двух полковников, его подчиненных, когда я в лицо им заявил, что “они меня достали” и “пусть все они станут раком на Красной площади – но я даже запятую не сниму в романе”, он позвонил мне на другой день и как наилучшему другу радостно сообщил: “Вы нас убедили! Мы отзываем все свои замечания. Никаких претензий к вашей рукописи у нас нет!”»
Богомолов поверил, а напрасно. Обнаружилось, что «три страницы своего заключения – дословно, до буковки! – Прессбюро загнало в заключение главного военного цензора Генштаба, без визы которого рукопись не могла быть опубликована».
…В истории остаются люди, которые совершили невозможное. Суворов прошел через Альпы. Весь мир считал, что это невозможно. Богомолов прошел через советскую цензуру. И не потерял ни одного «параграфа», не отдал ни единого слова. За Суворовым шла армия, Богомолов шел – один – против армии, КГБ, покорных редакций – против системы. Ну, не совсем один – тихий редактор Аксенов (разведка) и жена (тыл).
У Богомолова был очень плохой характер.
После огромного успеха рассказа «Иван» (Андрей Тарковский снял по этому рассказу фильм «Иваново детство», который получил «Золотого льва» – главный приз Венецианского кинофестиваля), после успеха «Зоси» Богомолову трижды или четырежды предлагали вступить в Союз писателей. О членстве в СП мечтали десятки тысяч авторов (их страсти, интриги и зависть замечательно описаны Булгаковым в «Мастере и Маргарите»).
Богомолов всякий раз отказывался, объясняя, что «членский билет еще никому не прибавил таланта».
После фурора, произведенного «Августом сорок четвертого…», советская власть наградила его орденом Трудового Красного Знамени.
Отказываясь от членства в профсоюзе (даже писательском), человек говорит свое «нет» всего лишь коллегам по перу. Отказываясь от ордена, приходится сказать «нет» государству. Это очень мало кто умеет.
Сегодня, когда чуть ли не каждый месяц в Кремле десятки, а то и сотни людей получают ордена, один фрагмент из мемуаров Богомолова надо, пожалуй, привести полностью. Это интервью, которое Богомолов дал заму главного редактора «Литературной газеты» и которое (почему-то) не прошло в печать:
«Я не общественный человек и не стал бы говорить о политическом или общественном протесте, которые, как правило, предаются огласке. Я противник популистских действий, для меня существенны мои убеждения, а не имидж. Вся система награждений, поощрений и обвешивания различными ярлыками и этикетками, особенно в эпоху Брежнева – Черненко, была превращена, не только в литературе, в откровенную порнографию и, кроме поначалу брезгливости, а позднее – омерзения, ничего не вызывала. И в литературе, и в искусстве людей более всего поощряли не за творческие свершения и талант, а за идейное единение с Системой, за безоговорочную поддержку и восславление всех мероприятий Коммунистической партии и Правительства, за активное участие в пропагандистских кампаниях, и более всего за поддержку и одобрение в угоду властям репрессивных карательных функций в отношении Сахарова, Солженицына и других инакомыслящих, – палачество вознаграждалось с наибольшей щедростью.
Поэтому награда не может быть принудительной. Правом Черненко было кинуть мне «железку», а брать ее или не брать – это уже мое личное дело. При последнем звонке из наградного отдела Президиума Верховного Совета мне было сказано, что случай беспрецедентный, они будут вынуждены доложить руководству и мне не мешало бы подумать о возможных последствиях. Я не люблю, когда мне угрожают, и поэтому доверительно сказал этому человеку: “Доложите руководству, что я вас всех в гробу видал!” – и, положив трубку, ушел в “некоммуникабельность”. Меня больше не беспокоили».
Это было в 1984 году.
В 1997-м уже не было ни КГБ СССР, ни СССР. Президент Ельцин попытался наградить Солженицына. В Театре на Таганке Юрий Любимов поставил «Шарашку» по роману «В круге первом». В день премьеры на сцену поднялся кремлевский чиновник и зачитал указ президента о награждении Солженицына орденом «За заслуги…» какой-то степени. Солженицын отказался. Прямо со сцены в битком набитом театре он заявил:
– Принять не могу.
Через десять лет из рук второго президента России он орден принял. К этому моменту он давно перестал выходить из дому, был очень стар, очень болен, и нет никакой возможности узнать, вполне ли он понимал, кто и за что ему что-то вручает.
Богомолов до такого состояния не дожил. Он ушел абсолютно неукротимым. Каким и был.
…Конечно, ему завидовали. Конечно, «инстанции» хотели ему отомстить. И вот спустя год-два после смерти Богомолова в одной из центральных газет (какая-то «правда» или что-то в этом роде) напечатала «исследование»: а воевал ли Богомолов? а не еврей ли он?
Ответить легко: с фашистской точки зрения он, конечно, еврей.
Нормальные люди восхищаются творчеством, талантом. Подонки и фашисты исследуют: а какое отчество у бабушки? Абрамовна? – значит, еврей! Тут легко ошибиться. Хотя бабушка – Абрамовна, но Пушкин, однако, эфиоп.
Почему «исследователи» ждали смерти писателя? Это ясно – боялись. А вот что сделал бы с ними Богомолов – не знаю. Может, поставил бы раком на Красной площади, а может, побрезговал.
Фрагменты рукописи В. Богомолова романа «В августе сорок четвертого…» с пометками генерала-цензора
