апрель 1985 года? – когда народились столь радужные надежды, что особо прогрессивные писатели даже назвали свой союз «Апрелем». Нет, Илья Эренбург (которого Сталин не уничтожил, может быть, потому, что тот был официальный «личный враг Гитлера») писал эти стихи об апреле 1956-го, об Оттепели. А написал он их в 1963-м, когда Оттепель кончилась и наступили холода. Как оказалось – на двадцать с лишним лет. Земли увечья, рвань и гной… Взорванные дома ушли под снег, Дубровка ушла под снег, «Курск» ушел, ушли тысячи погибших в Чечне (погибших не за Родину, а за войну)… То у нас перепись, то референдум, то выборы в Чечне, то выборы в Питере, то в Думу, то ловят Березовского, то сажают Ходорковского, то «Челси» купили, то «Локомотив» надрал жопу макаронникам – у нас каждый день обновка. «Чтоб хорошо сучилась нить, поспешной сменой декораций глаза от мыслей отучить». Совет детсадовской воспитательницы понятен. Не читайте детям Чуковского. Вдруг они неправильно поймут «Тараканищу». Вдруг у ребенка в невинной головенке переклинит: замкнет и соединит новости ТВ со строчкой из стишков:
…Все 1990-е годы я предварял чуть не каждую свою заметку о власти цитатой из «Бориса Годунова». В редакции подшучивали: мол, неужели ничего другого в жизни не читал? Но страсть к эпиграфам «из Пушкина» очень понятна. Соблазн содержался уже в простом совпадении имен: впервые после Бориса Годунова царская власть опять оказалась в руках Бориса. И – опять! –
Когда в 1991-м русский народ, собираясь стотысячными толпами на еще не уничтоженную Манежную площадь[186]*, в точности как 20 февраля 1598 года требовал Бориса на царство – трудно было удержаться от цитат.
ВОРОТЫНСКИЙ
ШУЙСКИЙ
Когда Пушкин пишет о Борисе «что пьяница пред чаркою вина», то невозможно упрекнуть его, Пушкина, в недостойных намеках на демократически избранного президента. Ведь поэт писал
Все десять лет правления Бориса Второго (который по ошибке называл сам себя «Борисом Первым») все шло по классическим канонам. До ужаса не содержало ничего нового. И потому все эти десять лет пресса могла бы обойтись цитированием Пушкина и Шекспира, вместо того чтобы сочинять свои более или менее храбрые комментарии.
Когда сейчас олигархи и симпатизирующие им политики обсуждали, как бы им обратиться к президенту и разъяснить ему пагубность некоторых силовых мероприятий, а другие, более проницательные, утверждали, что это бесполезно, – они даже не сознавали, что разыгрывают все ту же старую комедию.
ШУЙСКИЙ
Действительно, возле царя (как бы его ни звали) всегда найдется тот, чьими глазами царь смотрит, чьими ушами слышит. Избегая лишний раз говорить о сегодняшнем дне, скажем о вчерашнем: мало ли кто ходил к Ельцину, объяснял на пальцах, выходил уверенный в успехе, но не успевал проехать Боровицкие ворота, как к Ельцину заходил кто-то другой, и все случалось с точностью до наоборот.
Стоит сказать и о том,
ШУЙСКИЙ
То есть с помощью народа решать свои боярские проблемы, свои буржуйские проблемы, свои кремлевские проблемы…
А народ… Оборванные, голодные солдаты откровенно радовались, узнав об аресте и расстреле врагов народа – маршалов: Блюхера, Тухачевского… Они, солдаты, гнили в окопах, кормили вшей, а Тухачевский разъезжал в салон-вагоне, с поварами, молодыми бабами, тонкими винами, спереди и сзади бронепоезд, – как же было не радоваться?
Потом, в 1941–1945-м, погибая сотнями тысяч, миллионами попадая в плен, они, солдаты, не видели никакой связи между своей смертью и арестом маршалов, хотя разделяли эти события всего каких-нибудь пять лет.
Бесноватый фюрер и – гениальный стратег, генералиссимус. У нас нет сомнений, что Сталин бесконечно умнее и лучше Гитлера. Единственное, что немножко нарушает эту приятную картину, – бесноватый шел от Берлина до Москвы три с половиной месяца, а гениальный стратег от Москвы до Берлина – три с половиной года. Немцев погибло девять миллионов, а нас, советских, – тридцать.
У них, при бесноватом, за шесть лет Второй мировой, на два фронта – девять миллионов. У нас, при гениальном стратеге, за четыре года Великой Отечественной, один фронт – тридцать миллионов.
Единственное объяснение таким несоразмерным потерям – уничтожение маршалов и командного состава. То самое уничтожение врагов народа, которое так приветствовалось голодными, разутыми простофилями.
«Народ безмолвствует» – кто ж не знает этой финальной ремарки. Но он не безмолвствовал. После того как бояре прямо в Кремле на глазах у народа врываются в дом Годунова, душат его вдову и его сына, на крыльцо выходит боярин.
МОСАЛЬСКИЙ
Народ! Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
А дальше у Пушкина в рукописи:
НАРОД
Потом Пушкин вычеркнул эти народные слова, чтобы в финале (прямо в нос Николаю I) не звучал единодушный народный клич, приветствующий самозванца. И трагедия сперва кончалась репликой Мосальского, а потом, для еще большего умягчения, приписано было «народ безмолвствует». Но чуть раньше, в той же сцене, народ толпится возле дома Годунова, предчувствуя неминуемую расправу с его детьми.
ОДИН ИЗ НАРОДА
ДРУГОЙ
После убийства эти разногласия прекращаются.
Дымом дымится под тобою дорога;
Чудным звоном заливается колокольчик…
Сталин уничтожил Мандельштама за
Сами эти строки не вызвали гнева. Наоборот, Сталину было приятно еще раз узнать, что подданные живут, ног под собою не чуя. Хорошо; значит, боятся. Нет, ярость вызвали строки:
Таракан, сапог, жирные (немытые) руки… Это уязвимые места. Он
