сказать, он так и не появился, пока я не съехал, уехав отсюда). Я, не представляя, кто это может быть, да еще накануне экзамена, пошел открывать.
— Мой милый, я так соскучилась. — Она на шее у меня. — Истосковалась вся.
— Так разве можно, Наташ…
— Но я же делом занималась, и я не люблю показываться, пока все не сделаю. К тому же я не хотела тебе мешать, поэтому и не звонила.
— И как — дела? — замерев почему-то, спрашиваю я.
— Сдала диплом, написала, и два госэкзамена, последний — через три дня.
— И…
— И все на «отлично».
— Умничка ты моя. — Я целую ее глаза.
— Как ты, ты хоть вспоминал про меня, три недели тебя не видела, чуть с ума не сошла?
— Не-а, — говорю, — я тебя не вспоминал. — И уточняю: — Каждый день.
— Ты даже ни разу не подумал обо мне, о моих губах?
— Нет, — говорю, — каждый день только об этом и не думал. Старался! Она улыбается.
— Зачем мне о тебе думать, ты плохая девочка.
— Можно я останусь? — замирает она.
— Нет, — говорю я, и она, отмирая, остается.
Как прекрасно ее тело, как оно волнует и уводит меня в какие-то потаенные дали. Я исторгаюсь весь. Как божественно отдается она. Не верится, что она — моя.
Что там Энгельс говорил о литературе, кстати? Наутро вспоминаю я — и не могу вспомнить, да и разве это важно, если она лежит у меня и спит, впервые, когда просыпаюсь я, и я счастлив. (Мне не надо ведь много для счастья. Мир — мне не надо тебя, пусть будет она. Лишь она. Это же не так много для тебя, мир, — одна частица, отдай ее — это так много для меня.) Счастлив своей никогда не сентиментальничающей рукой сентиментально и нежно укрыть простынью ее голое тело, уставшее от терзаний тела моего. Радуясь, что она этого не видит. Я выхожу негромко из дома.
Впервые я не успеваю и не захожу на экзамен первый. Едва я появляюсь, все сразу смотрят на меня.
— Расступитесь все, "Панин пришел сдавать экзамен, — говорит Ирка, — сейчас мы будем потрясены глубиной его знаний и полнотой ответа.
Она хоть и шутит, но нервно улыбается. Улыбка ее нервна, а это не к добру.
— Саша, ты все прочитал? — спрашивают меня девочки.
Я их утешаю:
— Да что вы, девоньки, разве это возможно.
— Чокнутый объем, — говорит маленькая Сашенька громко.
— Как же мы будем сдавать, если Санька и то не все прочитал, — говорит Светочка. Рассуждающе.
— Ну «не все», большинство читал когда-то. — А я и половины не прочла, — говорит Светка, делая красивые глаза.
— А тебе зачем, Светочка?..
Она двусмысленно улыбается: мы понимаем друг друга, как курок стрелка.
Но я не могу обойти свою постоянную бывшую боевую подругу и обращаюсь к ней.
— Ир, какой расклад? — спрашиваю я.
— Не спрашивай, Саш, кошмарный: зашли пока все отличницы, первая пятерка, трясутся ужасно. Меня всю ночь истерика колотила.
— А чего ты не пошла, не идешь сдавать, все равно никуда не денешься?
— Да ты что, я успокоиться не могу, еще три часа надо, последней пойду, когда она устанет, может, проскочить удастся.
— Ты что, пять баллов хочешь?
— Ты с ума сошел, я на поганую тройку согласна! Лишь бы сдать. — Но это она всегда так прикидывается.
— Ты же читала много, на семинаре у нее была, успокойся.
— Кого это волнует, Саш, ты не представляешь, какая она строгая и что такое получить у нее экзамен!
Я смотрю на нее. Ирку я и вправду не видел в таком состоянии никогда.
— Ир, а что там Маркс, то ли Энгельс говорил кому-то о литературе?
— Не Маркс, а Энгельс — в письме к Фабиах, Кларе (это она так не знает), на, читай, здесь всего полторы странички, я только что взяла. — Я скачу через строку, я это вчера видел — и ничего не помню. Но сейчас уже я плохо соображаю вообще, начинается азарт, как в скачках. Меня знобит от предстоящего — неизвестного, — и я рвусь уже в бой, вперед, сражаться! И не могу ждать или читать.
Выходит Оля Лопаркина, получив пять, и говорит, что эта пятерка ей далась дороже, чем все, вместе взятые, остальные, за три года. А она на красный диплом идет!..
Я недосматриваю книгу и захожу, так как девочки с мольбой смотрят на меня — боятся идти, а она ненавидит ждать следующего: считает, что все должны залетать на ее экзамен. А не прятаться, выжидая. Хотя она не такая страшная и ничего в этом особенного нет. А что этот теоретик Энгельс сказал о литературе?..
— Саша, здравствуй, — раздается.
— Здравствуйте. — В горле неожиданно у меня пересыхает и становится горкло. Только этого не хватало, сейчас, не владеть своим горлом, нагнали нервозности на меня девушки, там, перед дверью.
— Ну, бери билет и начинай готовиться. Хотя тебе, я думаю, волноваться нечего.
Я киваю головой без звука, я даже не соображаю, что говорит она. Беру билет и моментально успокаиваюсь: Гауптман «Перед заходом солнца», «Перед восходом солнца», значение творчества; второй вопрос «Ж.-П. Сартр и французская драматургия»; третий (я даже не знал, что такой есть) «Современная немецкая литература до и послевоенного периода». Я называю вслух ей вопросы и номер билета, одиннадцатый. Девочки обалдело смотрят на меня. Гауптмана никто у нас никогда не читал. Если б я не был у нее на семинаре, тоже не прочитал бы ни за какие богатства, даже за богатства. Я киваю головой, и они, нервно вздохнув, утыкаются панически в свои листы обратно.
Да, билет еще тот попался. Я ведь не знаю, что я буду делать с третьим вопросом, читал по нему немного, в основном учебник, но ей, кажется, и нужен только общий обзор. Я сажусь за отдельный стол и даже не пытаюсь собрать мысли воедино, хоть это бесполезно, я должен уже идти биться, отвечать, только тогда у меня начинает работать и заводится голова — на глазах у слушающего преподавателя.
(Согласен, возможно, это и не лучший метод. Но язык мой — спасение мое.)
— Итак, девочки, кто следующий? Вы уже готовитесь полчаса.
В классе нависает могильная тишина. Я смотрю на них: они как бы вжимаются в свои столы, желая в них раствориться. И это отличницы, цветы нашего курса, самая сильная часть его, маков цвет. Что же тогда мне говорить, думаю я.
— Разрешите мне отвечать, если можно, — говорю я то, о чем думаю.
— Ты даже не хочешь немножко подготовиться, использовать свое время?
— Нет, этого достаточно, я могу отвечать.
— Что ж, я всегда ценила твои знания. Пожалуйста.
Но недовольна она не мной, а тем, что девочки не идут отвечать, — на редкость принципиальная женщина.
Я сажусь к ней за стол, сбоку.
— А также ты даешь девочкам еще минут двадцать подумать и подготовиться. И может, они все-таки пойдут отвечать, решившись, я ведь не такая страшная.
Ни малейшего шороха не нарушило тишину класса.
— Так что скажите ему спасибо. — Она криво усмехается, но академически; они даже не поднимают головы, не зная, как реагировать.
— Пожалуйста, Саша, начинай, — и она поворачивается ко мне, впервые внимательно глядя на меня. И я вдруг понимаю, что я второй, кто сдает ей из всего курса экзамен, в этом году, в эту сессию.
