просидеть до глубокой старости. Надежно, выгодно, удобно — даже лучше, чем в сберкассе, шутил таким образом сам К. За годы работы в аппарате, сменив несколько параллельных отделов, как никто другой, К. знал закулисную жизнь партийной элиты, высших эшелонов власти в республике. В том, что он умен, наблюдателен, ему трудно было отказать. Темой он владел — по выражению самого К.
Конечно, постоянно общаясь, они не могли не обсуждать положение дел у себя в республиках, не говорить о своих лидерах, хорошо известных в стране, между которыми шло негласное соперничество во всем. Один из них остро переживал свое затянувшееся не по сроку кандидатство в члены Политбюро — оба отдыхающих это хорошо знали.
Пулат Муминович, находившийся с прошлого года в щекотливом положении и человек куда более осторожный, чем К., больше слушал, мотал на ус, отдавал инициативу в разговорах товарищу из Алма-Аты. Всякий раз, если беседа об Узбекистане приобретала остроту, он говорил:
— Уважаемый К., что я могу знать из своего районного захолустья, мое дело: привесы, надои, центнеры, посевная, уборочная, тепло, газ, жалобы низов. Большая политика идет мимо нас…
Человек из Казахстана, наверное, догадывался, что Пулат Муминович уходит от разговора, но у каждого в жизни свои резоны, а время тогда еще располагало к откровениям. Впрочем, не исключено, что К. знал об Узбекистане гораздо больше, чем Махмудов, — Чимкент всего в полутора часах езды от Ташкента.
Как бы то ни было, К. постоянно крутился возле острых и опасных тем, что не раз настораживало секретаря райкома с урезанными правами, но, видимо, что-то жгло того изнутри, и он шел то ли к своей погибели, то ли к взлету, если, конечно, времена изменятся. Рискованные они вели беседы.
Однажды по какому-то поводу у Пулата Муминовича вырвалось:
— А у нас все дела, особенно кадровые, решает только первый — секретарей ЦК меняет по своему усмотрению.
К. задумчиво произнес:
— Прекрасно — сам решает проблемы.
Пулат Муминович вспылил:
— Не пойму, все это похоже на беспринципность: то вы за коллегиальность, за партийную демократию, то за ханское единовластие, что же тут хорошего?
К. не растерялся — видимо, он ожидал такую реакцию.
— Дело в том, мой дорогой курортный друг, что у нас республикой руководит не первый, а его помощник, — вот что ужасно. Секретарями ЦК, депутатами помыкает по существу авантюрист, казахский Гришка Распутин. Беспринципный и алчный человек, он даже личную почту Кунаева и политбюро вскрывает, — какие могут быть тут государственные тайны…
— Как — помощник? — Пулат Муминович не верил своим ушам: скажи кто другой, он бы поднял того на смех, но К. знал, что говорил.
— Да, да, помощник, самый простой, для полной объективности добавим еще одного человека, имеющего на первого тоже огромное влияние. Некий полковник, начальник особого патрульного дивизиона ГАИ, сопровождающий хозяина республики повсюду. Вот они вдвоем, опираясь на свои джузы, по существу и правят Казахстаном, хотя казахов в республике — одна треть населения.
В тот вечер в 'Форосе' Пулат Муминович долго анализировал сказанное К.; тот даже не взял с него слово, что разговор останется между ними, как заведено в подобных случаях. Но сомнения разрешились неожиданным образом: вспомнил, что однажды в 'Правде', осенью 1964 года, — он ясно видел разворот третьей страницы, такое она произвела на него впечатление, — читал большую уничтожающую статью о казахстанском руководителе, о методах его правления: он просто во всех областях посадил родственников, друзей, людей из своего джуза, и все они назывались в газете пофамильно, хотя длинный список включал лишь секретарей обкомов, горкомов и должностных лиц на правительственном уровне.
И вот почти через двадцать лет, узнав от К. о новом витке правления хозяина республики, Пулат Муминович не удивился — все сходилось.
Поразился он запоздало одному: как же после разгромной статьи (в прежнее время порядочные люди стрелялись или, как минимум, подавали в отставку) этот руководитель уцелел: все-таки 'Правда' — орган ЦК КПСС?
Странно, что такая логичная мысль никогда не приходила ему в голову раньше, а задумался он лишь в 'Форосе', с подачи К. Ответ, конечно, нашелся, единственный и верный.
После выступления 'Правды' через месяц в Кремле сменилась власть, Хрущева скинул Брежнев, личный друг Кунаева. Явилась новая догадка — не причастен ли и сам казахстанский правитель к неожиданному падению Хрущева и взлету своего друга Леонида Ильича?
Но столь откровенный вопрос испугал Пулата Муминовича, и он схоронил его в душе. Он даже не посмел поинтересоваться на этот счет у К. — тот наверняка прояснил бы ситуацию…
Но сейчас глубокой ночью во дворе своего дома ему уже не нужны были какие-то дополнительные разъяснения: ведь, читая о декабрьских событиях позапрошлого года в Алма-Ате, когда всплыло на поверхность все о первом секретаре ЦК и подтвердилось сказанное пять лет назад К. и о помощнике, и о полковнике, он знал даже такое, о чем вряд ли догадывался и сам К. На деле и соперничество с Рашидовым оказалось показным, на публику, — ладили они между собой вполне. Установлено, что хозяин Казахстана отправил в Ташкент на воспитание своего племянника — совсем в традициях ханского Востока. И племянник получил пост начальника общепита столицы — возможно, привередливый читатель усмехнется: тоже мне, мол, пост. Но не следует торопиться с выводами: владыка знал, чем одаривал. Только один из подчиненных племянника, некий Насыр-ака, возглавлявший районный общепит в старом городе, за свои личные деньги построил под Ташкентом свинокомплекс стоимостью полмиллиона рублей. С размахом жил человек, не ждал решения Продовольственной программы, знал, что с лихвой окупит вложенное. Удвоил, утроил бы капитал, да времена изменились. Пришлось государству взять на баланс нигде не зарегистрированный объект — и такие подарки случаются.
Соревновались-то они в том, кто больше государственных денег растранжирит, кто больше пыли пустит в глаза. Построил, например, Верховный в Ташкенте баню в восточном стиле, причудливой архитектуры, так хозяин из Алма-Аты тут же отгрохал более современный и комфортабельный комплекс с банями, саунами, бассейнами, 'Арасаном' назвал.
Надо отдать должное, ташкентский хан почти всегда опережал алмаатинского, но зато казахский хан строил роскошнее. Правда, по двум объектам Верховный перещеголял своего алмаатинского приятеля — такого сказочного Дворца дружбы народов и роскошного филиала музея В. И. Ленина не только в Алма-Ате — во всей стране не сыскать. Правда, ни тот, ни другой не считались с тем, что народу не хватает жилья, больниц, детских учреждений. Попытался ташкентский хан затмить и прелести высокогорного Медео, бросил силы и мощь на Чимган, да не успел.
Пулат Муминович все-таки вспомнил 'Форос' по другому случаю, потому что там еще раз решалась его судьба, его жизнь.
Нельзя утверждать, что после памятной ночи в доме секретаря обкома жизнь его круто изменилась — перемен даже Миассар не обнаружила, разве что чаще стал наведываться в дом Халтаев, но это отнесли за счет соседства. Его положение даже укрепилось: Анвар Абидович не раз в официальных выступлениях ставил его район в пример, называл его хозяйства маяками в области. А в личных беседах и застольях открыто провозглашал Махмудова другом, примерным коммунистом.
За год Тилляходжаев пять раз посетил его район и все пять раз приходил к нему в гости домой, причем ни разу не зашел к Халтаеву, хотя ведал, что тот живет через дувал. Он знал, что в районах не только каждый шаг первого оценивается, а даже жест.
'Я должен поддерживать ваш авторитет', — говорил он всегда Пулату Муминовичу.
Не ощущал Махмудов и назойливого опекунства Халтаева: может, выжидал, присматривался полковник, а может, за его спиной, от его имени что-то и делал — ведь слух, что теперь он в друзьях с секретарем райкома, тоже пронесся в округе. Серьезных стычек с ним Пулат Муминович не помнит, но под нажимом полковника пришлось отдать общепит района Яздону-ака. Через полгода появился еще один товарищ Яздона-ака, Салим Хасанович, из тех, что обедал тогда в чайхане махалли Сары-Таш, — ему пришлось уступить райпотребсоюз. Хотя вроде и не выпускал Махмудов бразды правления из рук, но с каждым днем все больше и больше ощущал себя марионеткой. Это сознание мешало жить, чувствовать
