всему, он на протяжении какого-то времени следил за нами и оказался непрошеным свидетелем как минимум части наших кладбищенских похождений. Естественно, я без труда узнал девушку-вампира с длинными черными волосами и большими глазами.
Четвертая скульптура в этой группе — а если брать в расчет и мою статуэтку, оставшуюся дома, то пятая — попросту привела меня в ужас. Передо мной стояла девочка-блондинка в голубом платье. Во избежание каких бы то ни было разночтений и двусмысленностей ее лицо пересекал длинный, отчетливо видимый шрам.
Любой нормальный человек на моем месте воспринял бы эту композицию как не слишком удачную мрачную шутку. Я же в тот момент был так потрясен, что не знал, что и думать.
— Я попытался изобразить твой мир, — объяснил мне Жирар как ни в чем не бывало. — Вот почему ты должен был находиться рядом с блондинкой. О том, что случилось с твоей девушкой, я узнал от отца.
— Она не моя девушка, — уточнил я. — Уже нет. Вот только… вы действительно собираетесь выставлять эту фигурку прямо так — со шрамом на лице?
— По правде говоря, еще не знаю, — ответил мне художник, — Дело в том, что мачеха Альбы занимается у меня в студии. По ее словам, врачи утверждают, что рана оказалась не такой глубокой, как они подумали сначала, скорее всего, шрама через некоторое время вообще не будет видно. Просто когда это случилось, натекло много крови, и всем показалось, что дело совсем плохо.
До меня стало доходить, что мой старший друг-художник, которого мне всегда хотелось считать человеком необычным, на самом деле еще более эксцентричен и нестандартен, чем я полагал. При этом главный сюрприз от Жирара был еще впереди.
Художник положил мне руку на плечо, задумчиво улыбнулся и сказал:
— Я хотел включить в эту композицию еще одну статуэтку, но полагаю, что на это мне нужно спросить разрешение, причем именно у тебя.
С этими словами он снял шелковый платок с работы, которая даже издали казалась более крупной и сложной по форме, чем остальные. Моим глазам предстал мальчишка-подросток, как две капли воды похожий — нет, не на меня, а на моего брата Хулиана. Он был изображен в седле мотоцикла. Я сразу же узнал тот самый «Санглас-400», который вспарывал колесами поверхность пышного кучевого облака.
«Охренеть, да и только!» — подумал я.
Разглядывая статуэтку как завороженный, я простоял неподвижно несколько секунд. Затем мои губы непроизвольно расплылись в улыбке, после чего я, сам того не желая, начал смеяться. Это продолжалось долго, я хохотал и все никак не мог остановиться. В тот момент я был уверен, что мой брат, доведись ему увидеть эту статуэтку из папье-маше, непременно одобрил бы такую затею и от души посмеялся бы, наблюдая за моей изумленной физиономией.
— А что, мне нравится, — заявил я. — Вот только… есть у меня ощущение, что композиция еще не закончена. Давайте договоримся так. Если мы с вами больше не увидимся, посадите и меня на этот мотоцикл, несущийся по просторам того света. Только на этот раз я буду сзади, а за рулем пусть окажется Хулиан. Договорились?
Я протянул Жирару руку, и он с веселым и добродушным выражением на лице крепко пожал ее. Занятый творческими поисками, он явно даже представить себе не мог, какую участь выбрал я себе с подачи судьбы и что еще ждало меня в тот вечер.
Прощаясь, я совершенно искренне сказал художнику:
— Жирар, если бы вы только знали, как я был рад познакомиться и дружить с вами.
Дела на том свете
Смерть кажется горькой лишь потому, что она — новое рождение, потому, что она — страх и неуверенность перед пугающим преображением.
Когда я увидел Роберта, сидящего на земле и прислонившегося спиной к кладбищенской ограде, у меня возникло ощущение дежавю. Можно было подумать, что он все время так и торчит там, у входа на кладбище, а я, в свою очередь, живу только ради того, чтобы время от времени встречаться с ним на этом месте.
К ритуальной встрече я подготовился подобающим образом. Уговор так уговор, игра так игра. На подходе к кладбищенскому холму я задержался и натер лицо белой мазью, которую не без труда нашел дома, а также накрасил губы темно-фиолетовой помадой. Более того, к лацкану моего пальто был приколот крохотный фиолетовый цветок, хотя накопившиеся у меня вопросы были обращены отнюдь не к обитателям потустороннего мира.
Да, и, разумеется, в моем кармане лежал нож.
Когда я поднялся на холм, луна вышла из-за туч и высветила росшие вокруг кладбища кипарисы. Я шел спокойным, уверенным шагом, как настоящий рыцарь, много повидавший на своем веку, познавший все смертельные опасности и переставший испытывать какой бы то ни было страх перед смертью.
Роберт махнул мне рукой в знак приветствия, а затем, словно в глубоком раздумье, вновь склонил голову на грудь.
Внимательно осмотревшись, я сел с ним рядом. Сверчки и цикады стрекотали сильнее, чем обычно, — вполне возможно, так на них действовало полнолуние.
Я задал Роберту вопрос, который в других обстоятельствах прозвучал бы на редкость глупо:
— Ты один?
Он поднял глаза и ответил словами так хорошо знакомой мне песни:
— Why are you alone in here, so far and near…
Затем Роберт посмотрел на меня с таким видом, словно только что проснулся, вырвался из объятий мучившего его кошмара.
Немного помолчав, он произнес:
— В таком месте никогда не остаешься в полном одиночестве. Сам знаешь…
— Конечно, все они — мертвецы, — перебив Роберта, договорил за него я.
Над самой поверхностью земли стала конденсироваться легкая дымка. Она на глазах становилась все гуще, и я подумал, что если так пойдет дальше, то вскоре туман скроет от нас не только кипарисы, но и саму луну.
Роберт говорил медленно, с большими паузами, так, словно у него впереди была даже не вся жизнь, а целая вечность:
— Знаешь, как тибетцы избавляются от страха перед смертью? Время от времени они организуют церемонию, в ходе которой человека хоронят заживо, то есть исполняют все погребальные ритуалы, проводят обряды, а потом покойник как бы оживает. Считается, что так человек набирается нужного опыта и перестает бояться. В общем, то же самое, что и с велосипедом: сначала страшно, а потом привыкаешь. Еще у них принято, что, когда человек умирает по-настоящему, с ним рядом садится кто-то живой и нашептывает ему на ухо, куда идти и что делать. Такому нашептыванию специально учатся, это помогает душе покойного не сбиться с пути в потустороннем мире. Представляешь себе, как было бы неприятно, прожив жизнь, наполненную праведными делами, заблудиться на том свете и забрести по ошибке не в рай, а в ад! Чтобы такого не случилось, тибетцы и написали свою знаменитую «Книгу мертвых». Это своего рода путеводитель по тому свету.
Я слушал и мысленно спрашивал себя, к чему Роберт затеял этот разговор. Нужны ли такие слова и рассуждения после всего того, что с нами случилось? Неужели нет ничего более важного и срочного, такого, о чем действительно нужно было бы поговорить?!
Роберт на некоторое время замолчал и тоже стал всматриваться в густеющий на глазах туман. Луна уже выглядела не как четко очерченный диск, а как светлое пятно в небе, размытое дымкой.
