«А хороший был город, – думал он, – только все время ему не везло: то Чернобыль, то вдруг в другой стране очутился, а раньше немцы, революция, Петлюра, а теперь вот это».
Он попытался вспомнить, как выглядел город до катастрофы, но ничего не смог вспомнить, вместо этого в памяти возникали картины безлюдных улиц с разрушенными и обгоревшими домами – город периода конца света, жуткий и по своему красивый в свете четырех солнц, не дававших тени.
Вспомнилась Красноармейская, по которой он шел вчера вечером, широченная, прямая и совершенно пустая – ни людей, ни машин, – она круто спускалась с холма, и холодным отсветом поблескивали в лучах заходящего последнего солнца ее выложенные полированной плиткой просторные тротуары. Потом вспомнилось почему-то, как смотрел он на город с высоты – вскоре после катастрофы один приятель, военный летчик, взял его с собой покатать на вертолете.
Сверху казалось, что в городе ничего не изменилось: на пресловутых семи холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам холмов дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные во время строительного бума при последней власти, когда город вдруг стал столицей.
Город делила пополам широкая и спокойная блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и делили город на несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах, и со всех сторон к городу подступали леса, и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и, может быть, так оно и было на самом деле.
«Хороший был город, жалко, что он исчезнет, впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше. Сволочи Аборигены, что им от нас надо?» – подумал Рудаки, подумал довольно спокойно и, сам удивившись своему безразличию, заснул.
Проснувшись, он увидел, что Штельвельд уже вернулся в подвал и не один, а вместе с Рихманами. Как раз когда он проснулся, Лиза Рихман, высокая энергичная блондинка с красивой седой прядью в пышных волосах, спрашивала свистящим шепотом у Ивы Рудаки, указывая на Урию, который уже похрапывал, положив голову на стол:
– А кто это спит там за столом, я его знаю?
– Да товарищ это Аврама, Юра. Лететь с нами собирается, – ответила Ива и добавила шутливо: – Спутники! С кем летим?
– И не говорите, мадам, сплошные алкоголики, – откликнулся Ефим Рихман, доставая из своего рюкзака бутылку. – Здравствуй, Ива. Всем салют.
– Ну что? Когда стартуем? – тут же спросил он Рудаки, энергично пожав ему руку.
– Да тут такое дело, – ответил Рудаки, протирая глаза и зевая, – Нема не пришел… а я вот соснул немного.
– Как не пришел, почему?! – спросила Лиза, а Ефим Рихман вытащил из рюкзака кинокамеру и потребовал:
– Подожди, Аврам, не рассказывай – потомки нам не простят. Начнешь говорить на камеру, когда я скажу.
– Прошу тишины! – призвал он всех и забормотал в микрофон: – Хроника катастрофы. Отчет группы переселенцев о встрече с капитаном Немой. Давай Аврам.
– Чего давать-то? Нечего давать, – сказал лениво еще не совсем проснувшийся Рудаки. – Не пришел Нема. По неизвестной причине.
Рихман обиженно тряхнул аккуратной седой бородкой:
– Договорились же писать хронику. Ты что, подробнее не можешь?
– Ну ладно, – согласился Рудаки и, повысив голос, начал: – Делегация переселенцев в составе Иванова и Рудаки, а также примкнувших к ним Штельвельда с супругой…
– Это почему же примкнувших? – возмутился Штельвельд. – Историю искажать не позволю. Мы были делегированы.
– Ладно, – не возражал Рудаки, – делегированы, так делегированы. Сотрешь потом, Ефим. Так вот, значит, в составе Иванова, Рудаки и Штельвельдов отправились на встречу с неким отставным капитаном по имени Нема, полное имя, должно быть, Наум, хотя точно не известно, фамилия тоже утрачена за давностью. Так вот, упомянутый капитан, однополчанин упомянутого Рудаки, пообещал организовать переселение упомянутых Рудаки, Иванова и Штельвельдов, а также семей и друзей вышеперечисленных лиц на звезду Бетельгейзе.
– Стиль у тебя, Аврам, – Рихман выключил камеру, – упомянутый, вышеперечисленный – ты что по- человечески не можешь?
– На камеру по-человечески нельзя, – категорически заявил Рудаки, – на камеру надо официальным стилем и похоронным тоном, желательно с подвыванием. Давай потом, а? Я еще не проснулся. Ты пока чаю выпей, а потом пусть Иванов тебе начитает – у него баритон. А кстати, где вышеупомянутый Иванов?
– Вышеперечисленный Иванов отправился Атлея стирать – вода горячая, оказывается, есть, – ответил ему Штельвельд, а Рихман убрал камеру в рюкзак и занялся чаем, который принесла ему Маина Иванова.
– А кто такой Атлей, имя какое странное? – заинтересовалась Лиза Рихман.
Иванова пересказала ей историю Этли и стала расспрашивать Рихманов о том, как они жили все это время:
– Не виделись-то давно, почти месяц.
– А мы почти все это время в подвале сидели, – сказала Лиза Рихман, – Гувернер-Майор с Белыми Братьями сражался, из танка стреляли по Институту информации – они там засели и оттуда из пулеметов по гусарам. Думали, как вышли из подвала, что от нашего дома ничего не останется, но ничего, обошлось, а институт сильно пострадал от пожара.
