Санька пришел в себя. Книга регистраций лежала на месте. Все шито-крыто. Никаких следов, что он лазил в ящик.
— Ладно, — сказал Григорий Александрович и открыл сейф, где хранились письменные принадлежности, как очень важные документы. — Три тетрадки тебе хватит?
— Мне бы четыре…
— Нахал! Возьми тогда пять. А одного стерженька хватит?
— Мне бы два…
— Дважды нахал! Возьми три. И вот тебе ещё карандаш и ластик. И больше не проси.
Саньке стало весело и не хотелось уходить.
— В шахматишки не сыграем, Григорий Александрович?
— Некогда сейчас, дружок…
— Нам ещё две партии осталось…
— После, после как-нибудь…
Григорий Александрович проводил Саньку глазами до дверей и вдруг спросил:
— Как там, Кудеярову не обижают?
Санька резко повернулся. Лицо его побледнело.
— А… а…
Он потерял голос и стал пятиться, не сводя с Григория Александровича черных, затравленных глаз.
— У неё недавно мать умерла, учти это…
— А мне-то… мне-то что?
— Так она же сестра твоя по отцу…
Лицо у Саньки стало нехорошим, больным.
— А я-то думал, что вы уже объяснились, — сказал Григорий Александрович.
Санька выскочил, хлопнув дверью, и стоял ещё какое-то время в прихожей, потеряв всякое понимание происходящего. Кровь билась толчками, в глазах расплывались круги. Он уже пошел было к крыльцу, но какая-то сила снова толкнула его в кабинет.
— Неправду говорите! — закричал он осевшим, страшным голосом и чуть не подавился своим криком, однако пришел в себя и заторопился, боясь, что его прогонят, не выслушав: — Никаких детей у него нет! Я один! А сам он погиб… Вместе с подлодкой утонул…
— Когда же это было? — мягко спросил Григорий Александрович. — Война-то давно уже закончилась…
— На одной войне погибают, что ли? — Лицо у Саньки исказилось от презрения. — Пожар был! Огонь пошел от взрыва, а отец тушил, а потом радировали: спасите наши души! А когда пришло спасательное судно, на воде нашли одни обломки…
Сорокин улыбался одной щекой, сочувственно смотрел на Саньку, с каким-то даже интересом слушая легенду, которая рождалась на глазах, удивляясь подробностям, а ещё больше рыданиям, сопровождавшим рассказ. Вот уж не подозревал в нем склонности к сочинительству, именно в Саньке Кудеярове, пареньке практичном и немногословном, хотя сочинять себе родню и всякие обстоятельства, связанные с ней, было в ходу у детдомовцев, круглых сирот. Но такого, чтобы придумать гибель отца, когда известно, что тот недавно отбыл срок и благополучно живет на Алтае, и адрес есть, и исполнительные листы на алименты! А этот черноглазый размазывал слезы и все не уходил, стоял в дверях и измышлял что-то насчет подводной лодки, будто бы даже известно, где все это произошло, будто бы в честь погибших уже поставлен памятник на Диксоне и что один человек по фамилии Чашников может даже приехать в детский дом и все подтвердить… Главное — мальчишка не хотел уходить, повторялся, перевирал то, что сам сочинил, и страх разоблачения ужасом плескался в его несчастных глазах. Сорокин налил в стакан воды и дал Саньке таблетку.
— На вот прими и успокойся. И ещё вторую возьми про запас. — Сорокин обнял Саньку за плечи и проводил до дверей. — Однако чего же убиваться — дело прошлое, печальное, конечно, но зато теперь у тебя сестренка объявилась. Будете жалеть друг друга, вам и легче будет без отца-то. Разве это не замечательно, что вы нашлись? У меня вот никогда не было сестры, и я всегда чувствовал, что в жизни мне чего-то не хватает…
Санька высморкался и вышел во двор. Сорокин стоял у окна, наблюдая, как тот прячется в кустах, усмехался грустной усмешкой и покачивал головой. Он, кажется, понимал Саньку. Какого отца сочинил, какую смерть красивую придумал, рассказал, наверно, всем ребятам, а тут на тебе — сестренка свалилась!
Санька привел себя в порядок, вытер щеки, взбил расческой волосы, натянул кепочку и вышел из кустов. На аллеё его поджидала Инка Савельева и пошла сбоку, заглядывая в глаза. Сорокин отошел от окна, сел за стол, вытащил книгу регистраций, надел очки и первым долгом вписал Кудеярову. По какому-то наитию он знал все, что здесь произошло. И не удивился. Здесь случались и не такие дела…
Санька слонялся по детдому, хмуро заглядывая то в мастерские, то на скотный двор, то в столовую. Он не находил себе места. Несколько раз на глаза попадалась Сойка, но не одна, а с девочками. Он сам искал случая поговорить с ней, хотя и не очень ясно представлял себе о чем. После ужина он все-таки подкараулил её в коридоре и увязался как бы невзначай. Она ускорила шаг и вдруг споткнулась — на туфельке развязался шнурок.
— Иди за мной!
Засунув руки в карманы, делая вид, что он сам по себе, Санька пошел в сад, а Сойка, чуть приотстав, поплелась за ним. В беседке она присела, подобрав ногу, и уставилась на него без испуга. В больших глазах её было скореё дружелюбие и робкое любопытство, словно она хотела о чем-то спросить, но не решалась. К удивлению Саньки, она совсем не была похожа на ту робкую девочку, забитую и неряшливую, какую он видел в первый раз. Плиссированная юбочка и сиреневая кофточка неузнаваемо изменили ее. Да и лицо с веснушками на тугих смуглых щеках, с открытым лбом было ясное и приятное. Однако Санька не собирался с ней любезничать.
— Говорила кому-нибудь?..
— Что ты мой брат? — спросила Сойка затаенным голосом.
Санька хотел сговориться с ней об отце, рассказать о подлодке, о памятнике на Диксоне, да вдруг представил, как она будет врать, глядя на ребят ясными глазами (нет, такое невозможно было представить!), и разозлился на себя, на неё и на всех на свете.
— В другой детский дом не могла напроситься?
Сойка так и не поняла, зачем он её вызывал, и ушла, не решаясь оглянуться, чтобы не встретиться с невидящими, отчужденными глазами брата.
Прошло много дней. Санька осунулся и потускнел от тайной заботы, угнетавшей его. Инка Савельева не сводила с него встревоженных глаз, а подойти не решалась — он был вспыльчив.
Вернулся из больницы Генка Веточкин. Он поправился после операции, заголял перед всеми пузо и хвастался розовым швом, как будто это было ранение, полученное на войне. Он рассказывал о своих новых знакомых, о каком-то старике Глебе Николаевиче, который будто бы съел нечаянно ложку, а когда ему вскрыли живот, то нашли там один жалкий обсосок, и все смеялись, потому что язык у Генки был без костей, но рассказы его нисколько не забавляли Саньку.
Сойка ему почти не попадалась теперь на глаза. Она, видно, никому и не рассказала, что они брат и сестра, хотя, наверно, многие знали, но избегали заговаривать об этом — с Санькой связываться было опасно, а Сойка очень уж была тихой и незаметной. Где-то изредка мелькнет — то во дворе, то в столовой, то в школе — и тут же исчезнет. Но однажды Санька все-таки столкнулся с ней — так уж получилось. Пошел по делу в пионерскую комнату и остановился от того, что кто-то смотрел ему прямо в глаза. Это была она, Соня Кудеярова, так было написано под фотографией, никакой ошибки, а ещё было написано, что она очень хорошая закройщица, прекрасно учится, пользуется всеобщей любовью и вообще девочка, с которой надо брать пример. И смотрела с фотографии глаза в глаза, и даже улыбалась доброй, приветливой улыбкой,
