— Принц не принц, нам до этого дела нет, только подготовиться надо. Так что обойди все юрты, в каждую загляни и строго накажи всем: чтобы было чисто.
— Это тоже начальство приказало?
— Это я тебе говорю, а не начальство. Слушай, что тебе говорят, и выполняй.
Аслан вывел коня по тропке вверх, вскочил в седло и погнал к речке в долине. Всю дорогу он ругал старика. Эта лысая кастрюля, этот прохудившийся чайник только и думает, перед кем бы выслужиться. Кто там едет — принц не принц, ему все равно. Только бы выслужиться. Сидит себе, старое корыто, в палатке, жует табак, а я гоняй, как дурак, по юртам.
Аслан остановил коня в речке. Вода неслась, ворочая камни. Конь долго пил воду, потом стоял подремывая. Аслан не торопился. У него пропал интерес к предстоящему приезду высоких гостей. Он презирал себя и свою жизнь, в которой не распоряжался собой. Не мог плюнуть на все и уехать с дружками? Мотаешься как холуй — то поезжай за бидонами, то уговаривай старух, чтобы вытерли сопли своим внукам и прибрали грязные юрты.
Вдоль берега, далеко одна от другой, были раскиданы юрты, возле которых играли полуголые ребятишки.
Аслан подлетел к крайней юрте и ударил камчой по желтому, как кость, стволу дерева, на сучьях которого сушились подушки и одеяла.
— Эй, кто там, выходи! — закричал он.
За юртой тужился малыш. Он испуганно натянул штаны и убежал в юрту. В проходе показалась сонная старуха.
— Порядок наведи вокруг, байбиче![2] Непонятно говорю? Оглохла, что ли? — Он свесился с коня и прокричал ей в самое ухо: — Начальство едет, понимаешь?
Старуха замахала на него руками.
— Иди и скажи все это Джумагулу. Он хозяин, пускай сам принимает гостей. Что ты хочешь от меня?
— Вот ему и передай, байбиче, чтобы встретили гостей как положено. Ясно? И мальчика помой, а то смотри, грязный какой. Тьфу!
— Сам ты тьфу!
Старуха злобно сплюнула и скрылась в юрте, завесив полог.
Зато в других юртах Аслан вызвал переполох. Женщины сидели у костров, чесали шерсть, готовили обед. Шутя и посмеиваясь, они засуетились, прибирая вокруг.
Аслан ездил от юрты к юрте и пугал всех гостями.
— А ты, джене[3], надень свое лучшеё платье. Может, сам принц захочет поцеловать тебя.
— Какой принц? Что болтаешь?
У другой юрты он бил камчой по тазам.
— А если принц захочет кумыса попробовать? Что, ты из этой лоханки его угостишь? А где твои пиалы? Давай доставай из сундука посуду, выставь на видное место. Пускай все видят, сколько добра у чабанов.
У следующей юрты он кричал:
— Эй, Кумабет, чего зря висит твоя гармошка? Повесь её у входа, чтобы все видели, какой культурный у нас чабан. Зачем прячешь гармошку?
Он вволю натешился, объезжая юрты и рассказывая всякие небылицы о гостях, которые вот-вот должны приехать. Многие смеялись, а иные ругались, но никто не оставался равнодушным. Кто их там знает, что за гости приедут! Не худо на всякий случай прибрать в юртах и хорошенько отмыть детей.
В табун Аслан вернулся к вечеру. Он привязал коня, поел и завалился спать. Но заснуть не мог — все ворочался, курил и думал… Где-то слышались выстрелы. Это стреляли из юрт, чтобы отпугнуть волков, но ему чудилось, что это дружки стреляют в горах. Старый Нияз, раздевшись до нижнего белья, спал на простынях рядом со своей старухой, блаженно сопел и только однажды, перевернувшись на бок, открыл глаза и прошамкал:
— Один патрон!
Аслан снял со стены ружье, нашарил патроны, вышел из палатки, отшвырнул ногой собаку, завилявшую хвостом, вскинул ружье над головой и выстрелил. Гром упал в ущелья и покатился вдаль, замирая. Крупные звезды висели над палаткой, над черной лощиной, огороженной уступами гор.
Аслан долго сидел у потухшего костра, упираясь в ружье, И думал о пустой и тоскливой жизни своей в горах, где дни похожи друг на друга, как овцы. А ведь живут люди — ездят по разным странам, охотятся, катаются на машинах! Неужели же ему, Аслану, суждена жизнь унылая и однообразная, как эти горы? Неужели он всю жизнь будет жить так, как этот старик, лежащий сейчас в теплых кальсонах на простынях и воображающий себя большим начальником? У Аслана сжимались кулаки от недобрых чувств к этому самодовольному бабаю с хитрыми глазками и лицом плоским, как поднос. Навязали ему в воспитатели неграмотного табунщика и решили, что это великое счастье. А его тошнит от этого счастья — да, да, тошнит! Неужели всегда придется подчиняться человеку, который за всю жизнь ничего не знал, кроме овец и кобыл?..
Несколько дней ожидали гостей. В юртах поддерживали порядок и чистоту, мыли детей, доили кобылиц, обновляли кумыс в бидонах, однако гости, о которых ходили разноречивые слухи, не приезжали.
Прибыл как-то Вася, тот самый шофер, что привез бидоны, посидел в юрте, выпил две пиалы кумыса, покурил, но и от него не узнали особых новостей.
— А! — махнул он рукой. — В наш район не заедут. В другой отвезли.
— Ну а как у принца идет охота?
— Какая там охота…
— Но ведь об этом в газете писали?
— Зачем читаешь газету? Ты меня спроси, я тебе лучше газеты расскажу. Принца увезли на обкомовскую дачу, и он там отдыхает сейчас.
Погрузив 'бидоны в машину, Вася уехал.
— Кумыс не зря собрали — начальство устроит теперь той, будь спокоен, — усмехнулся Аслан. — Почему тебя, аксакал, не пригласят? Ты же почетный чабан республики, твой портрет висит на площади, — почему не скажут тебе, для кого этот кумыс? Что же ты, баран какой-нибудь — выполнять приказы и не знать, кому и для чего? А? Что же ты молчишь?
Старик пожал плечами. Что хочет этот молокосос? Что он все брюзжит, как беззубая старуха? Нияз жевал табак, гладил внука, сидящего на коленях, бесстрастно слушав расходившегося помощника, не собираясь спорить. Он уже пробовал не раз, но этот шестнадцатилетний сопляк, выгнанный из школы как лодырь и бездельник, был начитан, слушал радио, следил за газетами, разбирался в политике, знал обо всем, что делается на свете, и легко побивал старика. Бог знает, что за молодежь пошла! Нигде не бывала, ничего не видела, но обо всем берется рассуждать. Больше всего эти сопляки любят поносить начальство. Хлебом их не корми, дай только покритиковать. А сами, наверно, только и думают, как бы пролезть в какую-нибудь щель и занять местечко потеплеё и кем-нибудь командовать.
Палец в рот им не клади! Овцы от барана отличить не может, делает все из-под палки, а назначь его сейчас старшим табунщиком — глазом не моргнет, примет как должное. Да где уж там старшим табунщиком! Предложи ему стать директором совхоза — тоже, наверно, не откажется… Ай злобный, худой, глупый человек! Что ты мечешься, будто змея тебя укусила! Что ты бросаешься на всех, будто у тебя лопнул желчный пузырь и вместо крови в твоих жилах течет желтая злость?
Старик жевал табак, покачивал внука и вскользь смотрел на Аслана своими медленными глазками из- под припухших век.
Аслан не мог простить ему истории с охотой. Парни убили джейрана и на верхнем джайлау у чабана Рахатова устроили грандиозный той. Нияз не пустил его тогда.
— Ты не был, не видел и не знаешь ничего. ещё неизвестно, чем кончится дело. Охота была незаконной, без разрешения.
Старик сказал свое слово и больше его не повторял.
