бы ремнем потчевала! Я бы из нее выбила городские замашки! А он еще спрашивает – мне что? Тьфу на твою дурную голову! – И, сердито плюнув, старуха ушла в хату. Сидор только развел руками и снова поник головой.
«Нет, не зайду, – подумала Христя, стоявшая за сараем. – И к чему? Марьи дома нет, уж пойду дальше», – решила она и снова свернула на шлях.
«Значит, Марья настояла на своем, – думала Христя, – ушла... Так вот какой ее муж! Жалко его: жена бросила, а тут еще мать бранит. Несчастный! Я бы, кажется, стерпела. Не два века старухе жить. Впрочем, кто его знает – от добра не убегают. Видно, допекает, старая, что дальше некуда...» Христя сравнивает свою и Марьину долю. И ее выжили из села, разлучили с родной матерью, толкнули к чужим людям, а беспомощную мать оставили в одиночестве тужить и плакать. Кто только на свете не плачет, не проливает кровавых слез? На что уж хозяйка в довольстве живет, а и та жалуется на свою судьбу. Жизнь точно колесо катится: одного бросает вниз, другого подымает вверх, чтобы снова в землю втоптать. Где же эта счастливая доля, которую ждешь не дождешься? Или поймаешь на миг, а там... только тешить себя напрасными надеждами?
Тяжко Христе от этих мыслей, и не утешает больше простор весенних полей... щемит сердце... «Хоть бы уж скорей добраться!» – думает она, снова ускоряя шаг.
Вот из-за горы блеснул крест городской церкви, вот уж синеют рощи, опоясавшие город. Осталось еще три версты пройти. Христя свернула с дороги и уселась под ветвистой липой немного отдохнуть. Отсюда все хорошо видно. Змеей вьется дорога с горы в долину, круто поворачивая то в одну сторону, то в другую. Черные, желтые и зеленые поля упираются в обочины дороги. Светлые паруса теней колышутся над ними, разноцветные блики ведут затейливую игру, а на горизонте они тонут в сизой туманной пелене; эти тени, словно легкие прозрачные облака на ясном голубом небе, распростерлись на многоцветном ковре земли и неторопливо передвигаются вместе с солнцем. Чудесна эта предвечерняя игра света и теней. Воздух, теплый и свежий, так и клонит к дремоте, а звонкая песня жаворонка убаюкивает, гонит мрачные мысли. Утихает боль, забывается обида, горести, тяжкие заботы, и невольно становится легко на сердце... «Вот бы где побыть хозяйке! Тут она забыла бы обо всем... Приду, расскажу ей, как здесь хорошо», – подумала Христя и, вздохнув с облегчением, встала и побрела дальше.
Солнце уже село, когда она вступила на широкую и многолюдную улицу города. Повсюду сновали и суетились прохожие; крестьяне спешили на рынок – был канун базарного дня; кругом стоял шум и гам.
«Неужто хозяин вернулся?» – подумала Христя, взглянув на лавку Загнибиды, и чуть не упала: лавка была открыта. Мурашки побежали по всему телу Христи, сердце тяжело забилось. Что ж он теперь ей запоет?... Она стремглав понеслась домой.
Вот и двор Загнибиды. Тихо здесь, глухо, никого не видно. Христя спешит в дом. Странно, что дверь в сени закрыта. Не заболела ли хозяйка, или ее нет дома? С тревожно бьющимся сердцем она вбежала в сени.
Минуту спустя Христя снова выскочила во двор, бледная, трясущаяся, и пустилась бежать без оглядки.
– О, Боже, Боже! – шептала она, пробегая по улице.
Прохожие с удивлением оглядывались на нее, иные останавливались. «Чего так испугалась эта девушка? Куда она мчится?» – спрашивали они друг друга и, не получив ответа, шли дальше.
Она побежала на базар к лавке и, только очутившись около нее, увидела, что лавка заперта.
– А хозяина не видели? – расспрашивала она окружающих.
– Какого хозяина? Поди ищи!
Обежав весь базар, Христя снова вернулась домой. Угасла вечерняя заря, над городом спускалась ночь, в окнах показался свет. Христя неслась стрелой. У ворот немного постояла, тяжело вздохнула и снова побежала. Наконец она решила пойти к псаломщику.
В хате псаломщика Христя застала семейную ссору. Псаломщица, посиневшая от злости и натуги, во весь голос ругала старого мужа, забившегося в угол.
Христя поздоровалась.
Ей никто не ответил, но она на это не обратила внимания и, как безумная, бросилась к псаломщице.
– Матушка! Идите к нам! Что-то с хозяйкой сталось.
– С какой хозяйкой? – сердито спросила псаломщица.
Христя только ломала руки и тряслась.
– Идите, Христа ради.
– Куда идти? – гаркнула псаломщица. – Вас до черта тут. Куда я пойду, на ночь глядя?
– Тут недалеко... к Загнибиде.
– А что там у вас?
– Не знаю, матушка. Я дома была, в селе... Вхожу в хату, а хозяйка лежит... такая страшная... Боже мой, Боже...
Христя залилась слезами.
– А ведь он вчера вернулся... Подожди, я сейчас, – сказала псаломщица.
Пока она собиралась, Христя выбежала в сени. Слезы душили ее.
В доме Загнибиды уже было светло, когда они вошли во двор.
– Мне страшно. Я не пойду туда... Идите вы сами... – дрожа, говорит Христя.
– Чего боишься? Маленькая, что ли? – крикнула псаломщица и, словно коршун, бросилась в дом. Христя – за ней.
В кухне они застали Загнибиду. Мрачный, заложив руки за спину, он шагал взад и вперед по комнате. На столе тускло горела свеча.
– И ты вернулась? – крикнул Загнибида, бросив на Христю сердитый взгляд. Та, как пригвожденная, замерла на пороге.
– А где Олена Ивановна? – спросила псаломщица.
– На что она вам?
– Нужна! – резко ответила псаломщица и прошла в комнату.
Загнибида взял свечу, чтобы посветить. Но потом поставил ее обратно и, повернувшись к Христе, погрозил ей кулаком; после этого снова взял свечу и ушел в комнату.
Олена Ивановна лежала на спине со скрещенными, как у мертвеца, руками на груди. Глаза у нее были закрыты, под ними – синие мешки, рот перекошен, дыхание тяжелое, хриплое. Все говорило о том, что она доживает последние минуты.
– Олена Ивановна! Олена Ивановна! – тихо окликнула ее псаломщица.
Больная, не раскрывая глаз, слегка покачала головой.
– Я сам не знаю, что с ней, – сказал Загнибида, поднимая свечу, чтобы осветить лицо умирающей. – Оставил ее здоровой, а вернулся – и вот, как видите. – Он коснулся ее руки. – Холодные...
Больная раскрыла глаза, увидала мужа и заметалась на постели.
– Не буду! Не буду! – забормотал Загнибида и отошел в сторону.
– Вы бы за батюшкой послали, – сказала псаломщица.
Загнибида махнул рукой и, опустившись на лавку, поник головой.
– О, несчастье, несчастье! – проговорил он.
В комнате стало тихо, как в гробу. Больная раскрывала глаза, водила руками, тянулась...
– Черный платок дайте! – крикнула псаломщица. – Закрыть глаза.
Христя бросилась в комнату. Хозяйка металась на постели, не находя себе места. На ее шее и руках расплылись черные пятна; видно было, как пульсируют набрякшие вены; руки и ноги корчились в судорогах. Псаломщица поспешно сорвала с себя платок и бросила его на больную. Еще минуту она билась, потом послышался невнятный шепот, скрип зубов... и все затихло.
Немного спустя псаломщица сняла платок. Под ним лежала уж не Олена Ивановна, а бездыханный труп со страшными, выпученными глазами.
Загнибида подошел к ней и, задрожав, прохрипел: «Ты меня покинула... покинула... Как же мне теперь быть без тебя?»
Псаломщица взяла его за руку и вывела из комнаты в кухню.
