говорите же толком, вот, ей-Богу, никак научить не могу!» — «Так что… Убило Деда!» — «Что?.. Да неужели?..» — кинулся я сейчас же назад, и вижу, от колыбы ни щепочки не осталось, а там, где был вход, лежит Дед, руки сложил на груди, вроде как бы улыбается!..
— Дедушка!.. Милый, Дедушка!.. — тронул я его рукой. — Куда тебя ранило?
Он слабо простонал, подвинулся, открыл глаза, перекрестился с трудом и еле слышно произнес: «Бог… дал… смерть легкую… Храни вас Брани-Бог за добро ваше!.. А мне — пора к Исусу идти…» — и скрестив руки на груди, еще вздохнул раза два, улыбнулся и помер.
Сколько убитых пришлось видеть нам, а этого мы никак не могли забыть, ни примириться со смертью. Долго помнили мы про Кострубицу, да про Зелены Святы его. Часто, уже потом, в беженстве, вспоминал я его жизнь и смерть. Да, Дед Иван был живой сокровищницей русского прошлого! Как же забыть про него?
СВЯТИТЕЛЬ НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ В МИРУ
«
— Уж так-то Бога просила, уж так молила, да Мишу не уберегла. Захворал, бедный, лежит, стонет, в жару мечется.
Посмотрел Свят-Микола, глаза добрые слезой затуманились, бороду щиплет, думает, да и говорит:
— А ты, баба, возьми-ка это, да ему височки потри, может полегчает.
И взял снегу полную рукавицу, сдавил и дал бабе в руки. Побежала та в избу, потерла Мишины височки, а он глаза открыл, есть запросился. Пока давала ему молока, хотела проезжего человека поблагодарить, а он уехал. Едет шажком Свят-Микола и слышит — молитва материнская к нему доходит:
— Свят-Миколушка, батюшка! Уж какими мне слезами теперь плакать? Встал мой Мишенька, встал родимый… А ты, Свят-Микола, проезжему человеку пособи. Трудно ему будет, помоги. Лошадка-то у него — дым один! Идет, пар изо рта, а чтоб тянуть, так сил-то и нету.
Усмехнулся про себя Свят-Микола. — Ишь, баба-то, дура! Я ей Мишку спас, а она Коську моего лает! — «Дым один», вишь ли — да чтоб сам себе уж и помогал. А много ли сама-то себе помогла?..
И приезжают они с Коськой до оврага, а там — Декабрь-Батюшка на боку лежит, сверзился.
— Помоги, — кричит, — человече добрый, ради Господа!
Ну, коли ради Господа, Микола подъехал, прицепил одну постромку свою к резным санкам, на Коську рукой махнул, тот панатужился, и Декабря-Батюшку из оврага вытянул. — Вишь, Коська, мы с тобой — дым один! А не будь нас, Декабрю бы в овраге так и сидеть!
А тот не оглянулся даже, не поблагодарил, заспешил, умчался.
— Некогда, — говорит, — Рождество повещать надо.
Ну, коли Рождество, так и Свят-Микола знает, что повещать надо.
Бог с ним, не благодарил, и не нужно, что с Декабря-то спрашивать? А вдали, видит, вроде старуха идет, свитка на ней белая, сапоги юхтовые, и палка вишневая в руках, то в правой, а то в левой держит. Подъехал Свят-Микола.
— Здорово, Мати! — кричит. — Куда идешь и как звать тебя?
— Зовут меня Стара Филипповка, а иду, куда глаза глядят… Погнали меня из хаты дети родные, Нов- Год, да Святая Маланья. Иди, говорят, мать, куда-либо. Зажилась уж больно! Ну, я и пошла со двора. Не знаю камо[80] приткнусь уж.
— Ну садись, подвезу, что ли! — ответил Свят-Микола. — А на детей не гневайся. И воробей птенца, коли подрастет, из гнезда гонит, а многие матери вместо понимания, что дети выросли, своим умом жить могут, все еще думают, что командовать надо. Так-то, мати, коли сын с бородой, так и молчи! Пускай сам управляется.
— Да ведь Евангелие говорит: «Чти отца твоего и мать твою».
— А ты, старая, вижу, самому Богу перечить можешь, — заметил Свят-Микола. — В Писании сказано и другое — «Дети, слушайтесь родителей. Родители, не раздражайте детей ваших!»
— Да где же это сказано? — не унималась Филипповка. — Сроду-сь не слыхала.
— У Апостола Павла сказано. Так-то, старая, к старости смиряться надо, а не суровиться.
Филипповка поникла головой, все жалостное что-то про себя бормочет, носом качает, слезу утирает подолом.
— Раздражилось сердце твое, вижу, — сказал Свят-Микола. — А ты бы думала, что Рождество за стогами, что скоро придет. Вот и полегчает!
— А я-то ему и капусты в погребе на песочек положила, и морковки, и огурцов солененьких, грибочков боровых насолила, а он такое… Матери не послушался. Возьму, говорит, Улиту!.. Эта, что с Кириком. А я и говорю — зачем тебе Улиту брать, коли добрые девки есть и окроме же? Вызверился, кричит — что ты, стара, понимаешь? Улита тебе — девка с изюмом! Сдобная! И такое, прости Господи, бормочет, что и сказать нельзя.
— А ты и не говори. Молодец Нов-Год кудрявый, кого хочешь на деревне за пояс заткнет! — утешал Свят-Микола. — И правда, чего тебе, старой, в молодое дело тыкаться? Хочет Улиту, ну и пускай берет Улиту. А тебе-то что? Ему ведь с ней жить!
— Так-то оно так, да Улита девка хилая, белобрысая, глаза у нее зеленые, как у кошки…
— Да не тебе в них заглядывать! Ну и что тебе?
— Вот, Миколушка, ты до всех добрый. Стару Филипповку пожалел. Спасибо тебе! Ну, а как матери-то на такое дело соглашаться? Вон, Катерина была, это тебе дев-как так девка! И лицом румяна, и в плечах крепка, и вилы возьмет в руки, так работа горит. А Улита — ни то, ни се. Хлипка, только что глаза пялит зеленые. А так, что с нее в хозяйстве?
— Не тебе жить с ней, а Нов-Году!
Сани идут шажком. Коська мотает головой, звенит уздечкой, упорно шагает, бороздя свежий снежок.
— А вот и сенцом запахло! — сказал улыбаясь Свят-Микола. — Чуешь, стара?
— Да уж, чую. Да что в сене том?
Стар-Год с трудом влез в сани, сел в ногах Филипповки.
— А здоровы бывайте!.. И ты, мати, вижу, здесь?
— И я… А чего ж, коли дети родные выгнали?
— А ты бы смягчила сердце твое! — уговаривал Микола. — И чего тебе все суровиться?
— И правда, чего тебе? — сказал Стар-Год. — Наше дело стариковское. Учить молодежь не приходится, — он вздохнул, зевнул, перекрестился и добавил. — А за Сильвестровкой-то уже и к Господу идти! Являться надо. Грехи свои вспоминать, каяться.
— Ну-ну, пока там Сильвестровка, — заметил Микола, — а каяться-то при жизни надо, а не после.
— Оно-то верно. Грехи наши тяжкие! — вздохнул крестясь Стар-Год. — Спаси, Христос, и помилуй!..
— А вона и Сильвестровка! — указал кнутом, съезжая с горки, Микола. — Куды вас доставить?
— Да уж вези, Микола-Свет наш, к церкви. Там и увидим.
Подвез их Свят-Микола к церкви Варвары Великомученицы, попрощался и поехал шажком дальше.
А Декабрь-Батюшка, Филипповка со Стар-Годом в церкву вошли, в притворе стали, свечки купили,
