Рептилии всех мастей вызывали у него именно такие ощущения. Тариэлю мучительно захотелось немедленно напиться и хотя бы на время забыть пережитый кошмар.
Лишь немного успокоившись, он осознал, что достиг цели — Вундворм, убийца Хэма, найден, пусть и благодаря чистой случайности. Значит, все разговоры о нем — вовсе не легенда.
И главное, раз Гаал держит это отродье преисподней в своем замке, то именно он, князь, и есть глава Ордена Воплощения, настоящий, чрезвычайно опасный враг, справиться с которым в одиночку едва ли удастся. Сейчас было самое время сообщить обо всем Доналу Огу, завершив свою миссию.
Но не тут-то было!
Тариэль испытывал стыд за позорное проявление недостоинства при встрече с Вундвормом и едва ли не более сильным — за то, с какой стороны проявлял себя в течение последних лет. Когда-то он действительно был героем и умел встать выше любого страха. А теперь даже Конан считает, будто он прячется за женскую спину.
А сколько раз ему приходилось видеть тень брезгливой жалости в глазах Конгура, своего мальчика? Еще бы: невелика честь для отца семейства буянить в кабаках и заваливаться домой пьяней вина. Нет, этому надо положить конец, вернув себе достойное имя.
Он явится в Бельверус с головой Вундворма, уничтожив Орден Воплощения. После этого никто уже не скажет и не допустит даже в мыслях, что граф Тариэль — ни на что не способное ничтожество. И хорошо, что Конана нет рядом. Это будет его собственный подвиг, который ни с кем не придется делить.
Или уж его собственное окончательное поражение.
Тариэль вспомнил об одном не самом приятном случае в Халоге. Он тогда уже имел репутацию сильного бойца и хотел, чтобы все это признали.
Болезненно самолюбивому юноше казалось, будто кое-кто не воспринимает его всерьез, в частности, гипербореец Асвар, огромного роста и совершенно невозмутимый светловолосый воин, отличавшийся, кроме прочих заслуг, философским складом ума — редкое качество для гладиатора, ибо в основной массе бойцы не блистали способностью быстро соображать, а и грамотой владели далеко не все; Асвар же знал множество хайборийских наречий и в свободное время изучал какие-то кхитайские книги, мог по памяти перечислить все небесные созвездия и увлекался нумерологией и каббалистикой, производя некие сложные расчеты на листах пергамента.
В Халоге Асвар оказался совершенно добровольно и не скрывал, что дерется ради денег, которые необходимы ему, чтобы учиться дальше. Мимо Тариэля он ходил, как мимо пустого места. Впрочем, Асвар вообще держался особняком и разве что с Конаном изредка перекидывался парой слов. Киммериец уважал этого пария, а Тариэль молча страдал от ревности и снедающего его душу неутолимого честолюбия.
В конце концов он предложил Асвару поединок. Гипербореец похлопал глазами, словно переваривая услышанное, отодвинул свой неизменный свиток с непонятными расчетами, лежавший на грубо отесанном столе, и поставил на этот же стол свою огромную руку, приглашая Тариэля померяться силами таким способом. Тот замер — выиграть у Асвара этот поединок было немыслимо, а проиграть нестерпимо позорно.
'Брось, малыш, не связывайся, — примирительно сказал тогда Конан, — каждому свое. Асвар же не берется жонглировать кинжалами!' 'У-гм', — подтвердил гипербореец, убирая руку и вновь уставившись в свои закорючки. Конфликт был вроде бы исчерпан, но неприятный осадок в душе остался. Тариэль до сих пор помнил холодный испытывающий взгляд прозрачно-голубых, как чистые весенние льдинки, глаз Асвара и легкую снисходительную усмешку, тронувшую уголки его жестких губ. Унижение всегда помнится долго.
Конечно, Конан был прав тогда — каждому свое. В ловкости Асвар уступил бы Тариэлю, да и картины писать этот умник вряд ли умел.
Картины… Тариэль еще раз подошел к своей таволе и удовлетворенно вздохнул. А ведь неплохо получилось. Что там Гаал говорил о работах тиарийцев, о сиянии, которое от них исходит?..
Женский лик, изображенный Тариэлем, мерцал в серенькой рассветной полумгле так ослепительно ярко, что хотелось зажмуриться.
— Боги мои, — выдохнул Тариэль, — неужели Гаал на сей раз не промахнулся, и я действительно…
Глава XIII
Резкий, требовательный рев Повелителя заставил Гаала немедленно отправиться к нему. Ярость Вундворма на сей раз перехлестывала через край. Он метался и бил по стенам хвостом с такою силой, что на камнях оставались кровавые брызги. По счастью, в такое состояние он впадал редко, но успокоить его можно было лишь одним способом — выпустив на свободную охоту. Это было Гаалу известно, но никак не входило в его ближайшие планы. После гибели Хэма прошло совсем немного времени, Нумалия все еще оставалась взбудораженной этим трагическим событием, и риск оказаться раскрытым для Ордена Воплощения был неоправданно велик.
— Послушай, — обратился Гаал к Вундворму, — сейчас не самое подходящее время для Охоты! Чуть позже… ты же знаешь, что твоя воля — закон для меня, но нужно только немного подождать.
Гаал не знал наверняка, понимает его Повелитель или нет, имеет ли для Вундворма смысл человеческая речь. Он привык полагать Повелителя существом высшего порядка, но всякая живая вера имеет оборотную сторону — мучительные сомнения, и порой Гаалу казалось, что он имеет дело просто с опасным и напрочь лишенным разума животным. Все-таки Вундворм был, большей частью, рептилией, а всякий, кто берется содержать таковых, должен быть готовым к тому, что обожаемая гадина никогда не научится даже узнавать своего хозяина в лицо и способна без всяких угрызений совести употребить его в пищу. Это делает их богоподобными, ибо именно богам свойственна такая непредсказуемость, они зачастую подвергают своих преданных апологетов невообразимым мучениям, и, наоборот, сообразуясь лишь с собственной изощренно-жестокой прихотью, возносят к вершинам недостойных. В этом смысле Вундворм очевидно принадлежал к сонму божеств. Слова Гаала не произвели на него впечатления. Он продолжал угрожающе шипеть и царапать каменные плиты пола твердыми, как закаленная сталь, когтями единственной пары конечностей, оставляя глубокие борозды, требуя свободы действий. Во взоре кошачьих глаз, обращенных на Гаала, стыла первозданная ненависть.
— Я посвятил тебе всю мою жизнь, — хрипло произнес князь, — и не заслужил того, чтобы ты меня так ненавидел!
Он и сам не подозревал до сего момента, как такие слова, исторгнувшиеся из самой глубины души, могут сорваться с его языка. Прежде Гаалу и в голову бы не пришло бунтовать, но сейчас он чувствовал, что его бесконечная и бескорыстная любовь к Повелителю глубоко уязвлена черной неблагодарностью этого существа.
— Ты разрываешь мне душу, — почти выкрикнул Гаал. — Это… несправедливо! Я… — его голос сорвался, а к горлу подступил комок.
Князю на миг показалось, что он умирает. Он испытывал чувства фанатика, впервые в жизни осмелившегося вместо униженных молений обратить к небесам проклятья. Никто, кроме Вундворма, не был свидетелем этой одинокой трагедии. Но гадина слегка растерялась — не из-за смысла слов Гаала, но из-за незнакомой интонации своего восставшего раба.
Никогда еще князь не оставлял Повелителя, чувствуя такое глубокое раскаяние, с такою тяжестью на сердце.
Гаал знал о мертвом острове все. Начать с того, что его предки-торговцы довольно долго, в течение многих десятилетий, вели дела с Тиаром, до тех пор, пока один из них не решился совершить похищение запретной сакральной таволы. Наверное, насмешка или справедливость судьбы в том и проявилось, что ловкий торгаш и вероломный вор из всего, созданного на Тиаре, завладел самым уродливым и безобразным. Маленький остров так долго и щедро дарил миру истинную красоту и радость своих сияющих красок. Его жители имели полное право сохранять для себя свою особую тайну 'живых' изображений. Но похищенная, она превратилась в великое зло.
