человеком, личностью, другом.
— Ты хочешь, чтобы мы работали с нею? — спросил Тревер. — Ты понимаешь, что для этого придется вторгаться в ее тело, делать то, что противно природе дайонов? Хесвур, я не в силах понять, почему ты…
— Одо — все, что у меня осталось в жизни, — знахарь вздохнул. — Но если вы ей не поможете, она обречена переживать смерть своих сыновей или отказаться вообще их иметь. Такой судьбы я для нее не хочу. Лучше пойти на риск сейчас, чем ждать новой беды, опустив руки. Лучше — для Одо и дайонов. Чужак, ее мать зачахла от горя, похоронив сына. Она была моей единственной дочерью. Одо повторит судьбу матери, если ты отвергнешь ее.
— Хорошо, — Тревер потрясенно глядел на Хесвура, понимая, что тот вручает, доверяет ему самое дорогое, отрывая Одо от себя. Наверняка старому дайону нелегко далось такое решение, и только бесчувственный скот… — Но мы можем поступить более разумно. Будет ли тебе довольно моей клятвы: я непременно пришлю за Одо турболет, который за несколько минут доставит ее в Олабар, едва смогу убедиться в нашей с ней безопасности там?
— Дело не в клятве. Дайону следует уходить пешком оттуда, где он появился на свет, и уносить на своих подошвах тепло земли, породившей его. Так — правильно.
— Тогда… я приду за нею. Ваш обычай будет соблюден, — все еще сопротивлялся Тревер.
— Но в том случае, если тебя не будет в живых, кто придет?..
Тревер понял, что может спорить до собственной глубокой старости — и напрасно. Хесвур был дьявольски упрям. Он считал, что чужак и Одо должны уйти вместе завтра. Сказать ему «нет» Тревер не мог, сообразив, что знахарь завершит их спор простым упоминанием о спасении его жизни. А долг платежом красен, никуда не денешься. Да, Хесвур оказался мастером выкручивать руки.
— Договорились, — проворчал Тревер.
— Одо вынослива и здорова, может идти долго и не уставать. Она никогда не жалуется, знает, что можно есть, а что нет, и молчит, когда ее не спрашивают, — заметил Хесвур, — она не станет тебе обузой. Я велю ей подчиняться тебе во всем под страхом проклятия и отлучения от рода. Хуже этого для дайона нет ничего.
«Может, и так, — подумал Тревер, — но, сдается мне, эта куколка бывает столь строптива и независима, что никакие проклятья и заклятья не подействуют. Вот тогда я хлебну с нею проблем».
Айцуко с беспокойством взглянула на старинные солнечные часы, украшавшие Белую башню, самое высокое строение в Олабаре, и поняла, что ей нужно спешить. Следовало забежать к Кангуну и рассказать ему и Джошуа о своем столь удачном визите к Чеону, а потом мчаться в бар — близилось время, когда она обычно выступала. Владелец заведения бывал страшно недоволен, когда Айцуко опаздывала, а такое, увы, случалось слишком часто. Он даже как?то пригрозил, что выгонит ее, если девушка и дальше станет пренебрегать своими обязанностями. И что она тогда станет делать? Искать новое место? Попробуй найди. Сложность заключалась в том, что Айцуко наотрез отказывалась оказывать знаки расположения полупьяным гостям, так и норовившим выяснить, какими еще талантами наделена хорошенькая юная певичка. Айцуко же считала это оскорбительным для своего достоинства и никогда не садилась к ним на колени, не позволяла щипать или гладить себя, не говоря о том, чтобы продолжить вечер в компании одного или нескольких очумевших от похоти мужчин. Она была певицей, но не шлюхой, опровергая распространенное убеждение в том, будто между этими словами смело можно ставить знак равенства. У хозяина из?за нее было немало весьма неловких ситуаций, он говорил Айцуко, как рискует тем, что рано или поздно отвергнутые ею ухажеры попросту разнесут его заведение. К слову, уже из нескольких таких же она вылетела из?за своей несговорчивости, так что приходилось держаться за место работы, где ее пока терпели, и не испытывать хозяйские нервы на прочность еще и другими нарушениями. Вообще?то Айцуко понимала, что здесь ей платят такие жалкие гроши, за которые ее репертуар мог бы ограничиваться от силы двумя куплетами, а она пела до самого закрытия и потом еще оставалась, чтобы вымыть полы и помочь служанке разобраться с посудой, и все — за те же деньги. Не очень?то справедливо, правда?..
Она ворвалась к Кангуну, который как раз незадолго до ее появления наконец отстал от Джошуа и теперь приводил в порядок свое хозяйство. Признаться, понятия «Кангун» и «порядок» являлись антонимами. Пространство вокруг себя художник умудрялся превращать в чудовищную свалку с поразительной быстротой и принадлежал к числу людей, для которых нищета — благо, ибо ограниченное количество вещей не позволяет делать из них слишком большие кучи. Единственным счастливым исключением из правила являлось то, что относилось к живописи — здесь, напротив, Кангун проявлял чудеса педантичности, любовно раскладывая все предметы по отведенным для них местам. Если бы можно было расчесывать кисти, он, пожалуй, дошел бы и до этого, чтобы волоски на них лежали один к одному.
Айцуко отвлекла его от любимого занятия рассказом о своих похождениях, заодно преподнеся Джошуа то, что успела для него приобрести.
— Надень, — велела она, — я могла ошибиться в размерах, — тут Айцуко лукавила, глазомер у нее был идеальный, в чем Джош тут же и убедился. — Неплохо, — оценила она, — как на тебя сшито.
— Благодарю, — сказал он, — но я не могу взять это просто так, а платить мне…
Кангун предостерегающе кашлянул, опасаясь, как бы объяснения не зашли слишком далеко, и Айцуко не стало известно об его собственном бессовестном жлобстве. Джош смысла его предупреждений не понял, зато девушка, наоборот, покосилась на брата весьма подозрительно. По счастью, устраивать допрос ей было сейчас недосуг, кроме того, в хорошенькой головке Айцуко тут же возникли собственные идеи.
— Джошуа, а ты не против отблагодарить меня тем, что придешь послушать, как я пою? — спросила она.
— Ты выступаешь? — ответил он вопросом на вопрос.
— Ну… да. В «Золотом ящере». И сейчас именно туда собираюсь. Хочешь пойти со мной?
— Конечно, — подтвердил Джошуа.
Он еще не пресытился новыми впечатлениями и воспринимал любую незнакомую деталь обычной человеческой жизни как захватывающее приключение. К тому же он, пожалуй, продолжал бы восхищенно взирать на Айцуко, даже если бы та наматывала его кишки на раскаленный вертел. Пойти с нею он был готов, даже не спрашивая, куда и зачем.
— Ты любишь выпить? — по дороге поинтересовалась Айцуко.
— Выпить — чего?
— Не «чего», а вообще. Или у тебя тонкий вкус, и ты разборчив в винах?
— Не знаю, я не пробовал ничего такого.
— Ты принципиальный трезвенник? Или просто такие, как ты… не употребляют вино?
— Такие, как я? — он был тронут тем, что природная тактичность не позволила Айцуко употребить слово «клон». — Но я не знаю других подобных мне, и что они делают, а чего нет.
— Ну и ладно. Терпеть не могу пьяниц! А как ты вообще предпочитаешь развлекаться?
Джошуа задумался. В его жизни «развлечений» как таковых не было. Эксперименты и тренировки, чтобы поддерживать мышцы в постоянном тонусе и уметь хорошо двигаться, стремительное непрерывное обучение, сон и еда — вот все, с чем он был отлично знаком.
— Это же очень простой вопрос, Джошуа. Что ты делаешь в свободное время, когда остаешься один или с друзьями? Или… с женщинами? Впрочем, тогда и так ясно.
С женщинами? Он подумал об Идис, которая умудрялась выкроить время, чтобы немного учить его играть на синтезаторе. Можно ли это назвать развлечением? А из друзей у него был только Тревер, который, пока добирались до Меркурия, показал ему несколько карточных игр.
— Музыка и карты, — облек во что?то конкретное свои воспоминания Джош.
— А, значит, ты азартный игрок! Я тоже непрочь иногда этим заняться. И музыка — замечательно, я жить без нее не могу, как Кангун без своих картин. Смотри?ка, сколько у нас общего.
«Я жить без нее не могу…» Джош вздрогнул. Слова Айцуко заставили его вспомнить, без чего не может жить он сам. Без раотана. Вот чему в ее жизни места наверняка нет. А двенадцатичасовой промежуток между инъекциями истекал через два часа. Джошуа сообразил, что его ампулы остались в доме
