— Мы пойдем вместе, — произнес наконец, Толстолапый, — это касается народа.
— Мы думаем, это дело людей…
— Это дело людей, — легко согласился Толстолапый, — и дело Народа. Мы сначала пойдем к болоту, где сидят охотники, и договоримся. А потом пойдем туда, где твой сын нашел плохого человека.
Толстолапый еще помолчал.
— А Девочка-Облако пойдет с нами — она лучше всех сделает понятными все слова.
— Все слова людей для Народа?
— Да. И все слова Народа для людей.
— А как же Михалыч и Владимир Дмитриевич? Им тоже надо переводить.
— У них будет Мальчик-Гусеница. И они умеют сами. Будут рисовать картинки.
Под внимательным взглядом Маралова Михалыч лишь развел руками: Толстолапый рассудил все очень правильно. Следующие несколько минут Маралов-старший обнимался с учеными, договаривался встретиться внизу, «а если вам они что-то сделают!..». Но оба ученых выражали полную уверенность — ничего им не сделает Народ.
— А что вы будете делать, если охотники откажутся признавать наш договор?
— Не уверен, что у них будет выход… Если и будут брыкаться, я уверен, что сумею убедить.
— И прямо после дела вниз, в деревню?
— Не сразу… — посерьезнел вдруг Маралов, — потом у нас с сыном… и с Народом будет одно дело… очень важное. Но думаю, дней через пять мы спустимся.
А рядом говорили о другом.
— Ты меня совсем-совсем не помнишь? Вспомни — зимой танцы, ты шел маленькой улицей в деревне… в Разливном.
— Переулком. Маленькая улица называется переулок.
— Я забываю язык людей, Андрюша… Мне бывает не с кем говорить.
Андрей не ответил ни слова, и еще сильнее подобрался. Что с того, как одета девица: в красивую кофту и брюки. От нее исходит волна запахов, и главный из них — запах зверя. Танька пахла как заполеванный зверь, которого пора освежевать. Сын охотника не мог сочетать юное смуглое лицо, пушистую розовую кофту и этот запах, эти совершенно звериные взгляды исподлобья. Рядом с Танькой было страшно, неприятно. А девушка заканчивает разговор:
— Там, в проулке сидела на снегу девушка… Ты спросил, не случилось ли что-то у нее? Ты узнал, что ничего не случилось, и ушел. Помнишь?
Андрей пожимает плечами. Ему неприятно, тяжело, он не видит смысла в разговоре. И так свалилось слишком многое — только ушел с гольцов, эти медведи… Если Андрей и помнил зимний вечер и девушку на снегу, то очень смутно. По крайней мере, как выглядела та девушка, он совершенно не помнил, и ему это было безразлично.
— А я помню. Я понимаю, ты спросил меня, не случилось ли чего-то плохого потому, что спросил бы любую девушку. Но я это помню… хорошо.
И Танька смотрит на Андрея не искоса, сбоку, а в упор — испытывающим женским взглядом. Андрей ловит взгляд, но старается смотреть не на нее. Собирается отец, о чем-то беседуют медведи, надо много что обговорить и с отцом, и этими странными, но очень нужными созданиями. И парень срывается с места:
— Таня, прости, надо кое о чем поговорить… Папа, можно тебя на минутку?
Глава 27. Операция «Буря в тайге» или «Кровь и трепет»
В Малую Речку Данилов опоздал на два часа: сыскари в ней оказались, по их понятиям, рано — часам к десяти утра. Только вот по понятиям охотников, выйти в семь часов утра означало выйти поздно, и они, что поделать, вышли поздно…
Данилов рассчитывал на них, чтобы искать убийцу по избушкам, а охотники уже ушли!
Данилов думал предупредить охотников, — кто-то живет в лесу, кто-то смертельно опасный! А они ушли, и подвергались ненужному риску, истребляли медведей. И очень может быть, их самих кто-то собирался истребить…
В этой пустой деревне, мужское население которой вдруг поголовно кинулось в тайгу, Данилов вынужден играть странную роль и принимать странные решения: например, самому вычислять, в каких избушках скорее всего может засесть «Чужой». Впрочем, были и карты, где отмечены избушки, и вот как раз в вычислениях, откуда бы мог придти нехороший человек, ему охотно помогали — и оставшиеся в поселке пенсионеры, и жены ушедших в леса.
То есть Данилов сам понимал, какая это все самодеятельность с его стороны… Но не ждать же, в самом деле, пока из лесу вернется все мужское население! Так Данилов поступать не умел…
Уже к шести часам вечера сыскари подходили к первой из этих избушек, и по крайней мере двое из них уже находились в смущении. Данилов, выросший в Ермаках, подолгу живший в маленьких деревушках, еще представлял, куда они идут, хотя и он представлял не до конца. Для Василия, выросшего в Ужуре, среди открытых пространств, горная тайга до сих пор виделась таким пространством, по которому вьется дорога, а в конце высится избушка… что-то вроде притона в Покровке, который брали с месяц назад. Что же касается Саши, выросшего в Красноярске, то он вообще путал тайгу и амазонскую сельву, и сейчас больше всего вертел головой, смотрел по сторонам.
А посмотреть было на что: хотя бы на огромные деревья, которые в холодном, но влажном климате отмахали метров по тридцать и по сорок в высоту — гораздо выше, чем под Красноярском. Да к тому же хвоя на этих деревьях была темной, гораздо темнее, чем у сосен. Вместе с темной, порой болотно-ядовитой травой, глянцевитым темно-зеленым папоротником, клочьями лишайника, свисавшими с веток деревьев, все это придавало местности вид диковатый и мрачный. Ничего похожего на пронизанные светом, торжественные сосновые боры, на веселые живописные березовые колки, такие частые в лесостепях Приенисейского края.
Тропинка вилась мимо громадных корней, через заросли папоротника, и все время то вверх, то вниз. Прошли буквально километров десять от деревни, когда попался первый копытный след. Судя по нему, существо немногим меньше коровы даже не шло по тропинке, а пересекло ее, выйдя из леса и удалившись снова в лес. Потом следов стало много и разных, в том числе и существ значительно больше коровы.
Данилов уверял, что лоси вовсе и не больше, просто иначе устроены, в том числе копыта у них крупнее.
В одном месте Данилов показал на следы целого стада кабанов, бежавших по дорожке и параллельно ей в траве. Саша затравленно озирался, вслушивался в жужжание, писк насекомых и птиц. Вокруг шла какая-то жизнь, кто-то все время появлялся, исчезал, перебегал, пролетал. Саша не знал, кто это, и ему все время было жутко. Вдруг трава расступится, пропуская кабана-секача или разъяренную медведицу? Или задрожит земля под копытами лося, вздумавшего охранять свою территорию? Карабин один, он у Данилова. Допотопный пистолет ТТ не остановит зверя, не поможет в крутой ситуации. Саше становилось все неуютнее и неуютнее.
Все время переходили через ручейки, ручьи, потоки, речки. Вся эта вода с веселым гулом скатывалась с гор; удивительно, как ее много! Под Ужуром, бывало, и месяц не выпадали дожди; здесь каждый второй день проходил хотя бы слабый дождик, а раз в неделю — страшный ливень, когда потоки воды обрушиваются на землю. Размышляя о том, как много дождей выпадает в горах, Саша вспомнил школьный курс географии: действительно, вот она — фабрика местной погоды! Все время над ними шли облака, упирались в хребты на горизонте, проливались на высокую тайгу, напитанную влагой и жизнью. Вот и бегут ручьи, потоки, речки, ручейки.
Через мелкие ручьи переходили, прыгая по камушкам. В таких ручейках встречались заводи — крохотные, как сами ручейки, населенные водомерками и черными солидными жуками. В одной заводи Саша обнаружил даже двух мелких ужей. Змейки причудливо переплетались, извивались — наверное, играли в
