И Володька с Кольшей вздрогнули: та же отвисшая губа, тот же мутный, одичалый взгляд, то же напряженное выражение.
— Дмитрий Сергеевич… У него и в прошлый раз так начиналось…
Дмитрий Сергеевич кивнул мужикам, и так же твердо продолжал:
— Ну что, мало тебе трех дней на острове? Тогда пошли, сам с ними поговоришь, я могу быть за переводчика.
— …С нечистой знается… Нехорошо тут, нечисто… Оборачиваться может, нехорошо… — понес вдруг Акимыч, и забормотал что-то, уже совершено невнятное.
— Дмитрий Сергеевич, мы же говорим — опять у него началось!
— А что делать? Я и сам понимаю, в чем дело — не принимает он ничего непривычного. Чуть что — и мозг отключается, уходит хоть во что, хоть в сумасшествие. А принимать придется, — жестко завершил Маралов, — не дам я ему нарушить договор! А то он опять выздоровеет, и бить медведей отправится!
— Мы не пойдем…
— Вы не пойдете, другие любители найдутся. Нет, надо его остановить. Пусть с ним побеседуют медведи…
— Вот он! Вон, глядит! — заорал вдруг диким голосом Акимыч, сунул пальцем в совершенно пустое, ничем не занятое место.
— Акимыч! Ты что, Акимыч, успокойся!
— А чего он смотрит?! Если он оборотень, так ему можно, да?!
И лицо Акимыча исказилось так жестко, так нехорошо, что охотников порадовала мысль — Акимыч уже без оружия.
— Ладно… Значит так — я тут останусь еще ненадолго, проведу воспитательную работу. А вы давайте, вас Андрей перевезет. Да! А ружья вы сложите, мужики, чтобы их сразу не видно было, и потом не трогайте, пускай их медведи заберут.
— Вооружаем их? Не опасно?
— Вооружаем. Опасно. Но это — одно из условий, на которых вы скоро будете дома. И если не дадите ружей, Народ все равно их достанет. Ну, все вопросы?
— Пожалуй, все…
— Нет, Дмитрий Сергеевич, у нас есть еще один вопрос! Куда все-таки девался медведь, за которым мы примчались на остров?
— A-а! Медведь этот «девался» вплавь. Он дошел до чистой воды, заплыл в камыши, и там тихенько поплыл туда же, куда вас отвезет сейчас Андрей. Может, он и оставлял следы — пену там, следы на воде… Но был ветер, волна, вы не заметили этого…
— А тропинка куда девалась?!
— Она узкая, эта тропинка, на нее и правда трудно попасть, а тут они ее всю уничтожили. Шли по ней, и все кочки вырывали, дно в этом месте углубляли. Ну, все понятно? Тогда с Богом!
Шаткое сооружение, эти два бревнышка, скрепленные тросиком! Но все-таки и не сучья, на которые приходится ложиться грудью, не тропинка, на которую надо выходить неизвестно где, в воде по пояс. С воды виден остров — двух-трехметровые заросли тальника, узкий галечный бережок, и по этому бережку идет Акимыч, взволнованно рассказывает что-то Маралову. Дмитрий Сергеевич обнял Акимыча за плечи, кивает в ответ головой. Прямо-таки благостная картинка!
Глава 29. Чужой
Гриша был честен с Вовкой Дягилевым, и долго пытался хоть немного его воспитать.
— Не научишься сам — пропадешь, — пожав плечами, произнес он, вернувшись в третий раз из города с рюкзаком инструментов и книг.
Вовка лежал, смотрел уныло (он почти что всегда так смотрел), валялся на грязном тряпье. Сколько Гришка с ним ни бился, не был в силах отучить Володьку от подоночной привычки жить в грязи. И ругал, и стыдил, и просто бил, объясняя — не свобода это, а конец, тупик всему. Если так жить, даже из Красноярска бежать тогда не стоило. Володька сопел, ныл, плакал, извинялся… и поступал по-прежнему, как только Гриша отвернется.
Причем Вовка ничего специально не делал, чтобы жить в дерьмище. Механизм прост — он всего лишь не прилагал усилий, чтобы жить в чистоте и порядке. Только-то!
Вот и в этот раз тоскливо, жалобно смотрел Вовка Дягилев из-под одеяла на Григория. Григорий распахнул рюкзак, доставал оттуда пахнущие морозом, холодные после долгого пути через тайгу томики книг, ставил их на полку.
Вовка наблюдал из-под груды хлама, испуганно жался на нарах.
— И вообще, Вовка, нужно избу строить побольше. Видишь, для книг места уже не хватает.
— Изба побольше, — это дров надо много, — деловито, но еще робко вымолвил Вовка. Драться, вроде бы, Григорий не собирается…
— Больше, — согласно кивнул головой Гришка, — и нарубишь их именно ты, — а большую избу построим вместе.
Григорий сам освободил стол от объедков, вымыл клеенку горячей водой. По полу ходил в валенках, как пришел с улицы — Вовка неделю хозяйничал, разуваться опасно. Как-то вот тоже вернулся, прошел в дом в носках — и впилась ему в ступню острая кость.
— Ну давай, горе-хозяин, иди есть!
— Да накормлю я тебя, — захлопотал Вовка, вылетел из своей груды тряпок — прошла еще одна волна зловония, — у меня тут еще антрекот есть…
— Антрекот?! Ух ты, прям как французы…
И не удержался все-таки, высказал Гришка под конец обеда непутевому:
— Володя, ну как ты не поймешь… Тут самому все надо уметь делать, самому себе уроки задавать, и самому порядок поддерживать, только тогда ты и свободен. Пока что ты и не свободен вовсе, потому что без меня пропадешь.
Вовка только сопел, слушал, раз мгновенно глянул исподлобья, и опять уткнулся взглядом в стол. Ясное дело, не изменит он ничего, так и будет жить в скотстве, не переделаешь. А Григорию тяжело, как было бы тяжело всякому, кого воспитывала аккуратная мать.
Вот и стал с той поры задумываться Григорий — а может, отделиться от него? Построить другую избушку и жить, устроив все по-своему. Даже делиться добычей, только бы жить по-своему, без этой кислой вони, без дерьма. Отделиться надо тихо, аккуратно. Если сразу заявить об том — слезы, крики, а потом (кто знает?) и решит Володя пополнить свои запасы еды, а новой избушки не строить… А ведь он нужен на строительстве, Володя, одному трудно.
Летом начали строить новую избу, и в таком месте, где уж точно никто никогда не придет, и носа совать туда не станет. Красивое место, удобное для жизни и приятное. Высоко, и поэтому холодно? Так ведь Гришка огород не разводил, ему безразлично. Много снегу? Да, зимой засыпало по крышу. Ну и что? Только теплее от снега, а чтобы выйти — прямо в снегопад расчищал Гришка дорожку от двери. А то засыплет — и не выйдешь до самой весны, — до того, как все само растает.
Строили вместе до осени, а в сентябре Гришка сказал Володьке, что теперь он будет жить один. Были плач, сопли и вопли, уговоры и обещания, — все как он и ожидал. Нет, Григорий был тверд, словно камень, и отделил Володю Дягилева окончательно.
Предвидения Гриши оправдались: Володька оказался совершенно не способен не только следить за собой, и держать себя в чистоте; он оказался не способен прокормиться. Охотиться он не умел; Гришка не знал ни одного человека, который ухитрялся бы поднять больше шума в лесу. Даже самые богатые охотничьи угодья оказывались пустыми для Вовки.
Ловить рыбу он тоже не умел. Как-то Гришка посадил его на берегу, поручил следить за плетеной из прутьев мордой, в которую само течение загоняет рыб и рыбешек. Все дело состояло в том, чтобы время от
