— Полагаю, что скоро в этом благословенном месте вспыхнет большой костер и запахнет человечьим мясом.
— Господь этого не допустит. — Илья Петрович поднял на Люппо безумные глаза.
— Господь уже столько всего допускал, что надеяться на Него было бы по меньшей мере легкомысленно. Хозяин наш, как и самые верные его поклонники, любит кровь.
— Неправда, Он милосерден.
— Он жесток, Илья Петрович, запомните это. В этом Его сила и правда. Вы никогда не задумывались над тем, что все эти войны, аварии, катастрофы, эпидемии, взрывы, которыми переполнена человеческая история, есть не что иное, как дань, которая берется с людей за то, чтобы был продлен срок их существования? Бухара станет просто еще одним жертвоприношением в общечеловеческую свечу.
— А вы пришли смотреть на агонию этих людей, чтобы потом прибрать к рукам их богатство?
— Ничего-то вы так и не поняли, глупый директор. У меня в этой драме иная роль. У нас есть немного времени, и я хочу напоследок развлечь вас беседой, которую мы когда-то так и не окончили. Я глубоко равнодушен к людям, которые мне не подобны, но к вам чувствую странное влечение. Этакую смесь любви и ненависти, которую не испытывал еще ни к кому. Даже к тому безумному, возомнившему себя Микеланджело. Быть может, дело в том, что вы девственник. Вы ведь девственник, Илья Петрович? Так вот я хочу вам кое-что сказать. Как белый голубь белому голубю. Из этой ямы вы все равно никогда не выберетесь, вы прожили жизнь бестолковую и погибнете вонючей смертью, но я хочу, чтобы вы знали: то будущее, ради которого вы жили и к которому стремились, та сила, которую вы искали и которой хотели служить, она — за мною.
— За вами нет ничего! — сказал директор яростно. — Вы лжепророк!
— Что есть ложь? — спросил Люппо насмешливо. — Неужели вы не видите, что граница между правдой и ложью мало кого сейчас интересует? В прошлые эпохи люди искали истину и за нее клали голову на плаху — нынче же истина растворилась как соль, и умирать за нее никто не хочет. Современный человек живет в мире устоявшихся представлений, как слепой с собакой-поводырем, и в этом находит счастье. Любой шарлатан или сумасшедший, объявляющий себя целителем, святым, пророком, гуру, способен нынче собрать целые стадионы. Бывший милиционер провозглашает себя Христом, и по его мановению люди бросают все и идут на край света в верховье Енисея. Комсомольская активистка объявляет себя Богородицей, и тысячи готовы сгореть живьем по ее призыву. Толпа взбесилась и ищет, за кем бы ей последовать. И она права, ибо стала громоздка и неуправляема, и не что иное, как инстинкт самосохранения, толкает ее в объятия вождя. Но в отличие от всей этой публики в нашем одичавшем мире я один знаю радикальное и действенное средство, как обуздать в человеке зверя. И когда настанут времена всеобщего скотства, а, поверьте мне, они обязательно настанут, ибо то, что происходит сейчас, — ничто по сравнению с тем, что нас ждет, когда похоть окончательно победит человека и все погрузится во тьму инстинктов, то сюда по лесным дорогам бросятся не Бога взыскующие, не чающие озарения духовного, но самые обычные люди, ищущие, как выжить и уберечь детей. Здесь, где не режут, не убивают, не насилуют, станут искать прибежища. И я это прибежище дам всякому, и та цена, которую за это потребую, не покажется никому чересчур высокой. Я все рассчитал, прежде чем поставить на кон свою судьбу. Дайте мне время, за мной пойдут миллионы, и те, кто меня изгнал, меня призовут. У них просто не останется другого выхода, когда армия и полиция выйдут из их повиновения, когда никакие заборы не удержат их от взбесившейся толпы. Они придут ко мне на поклон, и я куплю их, и они будут мне служить и вместе со мной управлять миром, пока не прозвучит финальный гонг. Я сотворю новое человечество, оставив несколько сотен скотов для размножения, которых будут держать в клетках и водить на случки, а остальные миллионы будут совершенными и свободными. Это из них я создам империю, которая будет разрастаться, пока не охватит столько земли и столько людей, сколько я смогу вместить, и ее я положу к подножию Творца, Который не сможет отринуть мой дар. Вас я не приглашаю, Илья Петрович, — вы отказались однажды от моего приглашения, и повторного не последует. Но до конца дней своих, сидя в этой вонючей яме, вы будете об этом жалеть. Я буду кормить вас объедками со своего стола и свидетельствовать перед вами о своей силе.
— Послушайте, — произнес директор дрожащим голосом, — на вашей совести много зла. Но, если вы спасете хотя бы ни в чем не повинную девочку, вам простится многое из того, что вы сделали.
— Не вам судить, что я сделал. Позаботьтесь лучше о собственных грехах.
— Я знаю, что они никогда не простятся. Но дело ведь не во мне.
— Как же это не в вас? Без вас история Бухары не смогла б завершиться.
— Спасите девочку!
— За нее не беспокойтесь, — сказал Люппо, и бровь над его выпуклым глазом дернулась. — Ей будет уготована особая роль. Я принесу ее в жертву Хозяину, ибо она слишком напоминает мне ту, из-за которой я претерпел когда-то боль.
Лицо его вдруг исказила гримаса судороги и отвращения.
— Вы ничего не видите? — воскликнул он нервно.
— Что я должен видеть?
— Знакомого вашего. А, дьявол… Нервы ни к черту! — пробормотал Люппо и торопливо зашагал в отведенную ему избу.
Первый раз Бориса Филипповича принимали в Бухаре так плохо и давали понять, что каждый лишний кусок хлеба, который он съедает, предназначен не для него. В обед отощавшая баба хмуро приносила ему тарелку пустого супа, сваренного из полуистлевших листьев капусты. Поначалу он несколько раз тыкал ложкой в несъедобное варево, где вместо мяса плавали черви, и отодвигал тарелку, но больше еды не было. Он скучал и устал от этого однообразия, но старец Вассиан до сих пор не удостоил его личной беседой. Люппо видел старца только мельком, и Вассиан держался неприступно, будто ничто их не связывало. В соседней комнате кто-то долго и нудно вычитывал правило. Хотелось достать трубку и закурить, но Борис Филиппович боялся, что запах табака может быть услышан. Он вышел на улицу. Был долгий летний вечер, душистый, душный и теплый. Пахло сеном, ленивые облака висели над землей, природа точно оцепенела и остекленела, мужики с тоской глядели на небо — все ждали дождя, но ничто не предвещало перемены погоды. Борис Филиппович вернулся в избу, достал из рюкзака папку и открыл ее. В папке лежал плотный конверт с фотографиями, которые он выкрал у скульптора и с которыми не расставался ни днем, ни ночью. От частого использования фотографии потерлись, но краски сохранились. Он повертел их в руках, и на губах у него появилась неприятная улыбка, глаза заблестели, дыхание участилось, он заерзал на стуле и задрожал. Неслышно отворилась дверь, Борис Филиппович вздрогнул, повернулся и увидел старца. Резким движением Люппо скинул фотографии, и это движение не укрылось от Вассиана.
— Зачем ты пришел? — спросил старец враждебно. — Я же сказал тебе, что больше в твоих услугах не нуждаюсь.
Выпуклые глаза Люппо сузились.
— Что ты хочешь мне сказать? Говори быстрее и уходи.
— Видите ли, Василий Васильевич…
— Не смей меня так называть!
— Как вам будет угодно. Я пришел сказать вам о том, что ожидает Бухару.
— Я и без тебя это знаю.
— Вы не представляете всего, — покачал головой Люппо. — Двадцать лет вы не были в миру и не знаете, до какой степени он изменился. Никто больше не будет вас преследовать и изгонять. Даже если вы уцелеете сегодня, завтра вас разыщут и купят на корню, как купец Лопахин купил вишневый сад. На этом месте построят кемпинг, откроют охоту и экскурсии по лагерям для иностранных туристов и русских толстосумов с непременным посещением экзотического скита. А заодно организуют бордель, куда рано или поздно сбегут все ваши девицы. Это вам не какой-нибудь несчастный леспромхоз. Против этого вы не устоите.
— И это все, что ты хотел сказать?
— Нет, не все, — раздельно произнес Борис Филиппович. — Если вы захотите, то завтра на этой поляне сядет вертолет с продуктами. И будет садиться здесь каждый месяц или чаще — ровно столько, сколько потребуется. Вы получите новые ружья, патроны, порох и сети. Вы сможете наладить ремесла и
