нет судов. А что там на Земле...
— Думаю, там тоже ничего такого нет. Но, когда ты умрешь, вот эти штуки неплохо бы сохранить.
Робин ухмыльнулась:
— Ты что, про змей? Когда все закончится, я буду не против, если с меня сдерут кожу и отдубят ее как надо. — Она встала лицом к нему. — Потрогай их, Конел.
— Что это тебе...
— Просто потрогай. Пожалуйста. — Робин протянула ему руку, и он ее пожал.
Нерешительно, подозревая, не разыгрывает ли с ним Робин какой-то шутки, Конел тронул пальцем самый хвост змеи. Та обвивала тремя кольцами ее сосок, так что он кончиком пальца по ней провел. Змея чуть наращивала толщину, проходя по тыльной стороне ее ладони, затем делала еще три петли вокруг предплечья. Конел едва ощутимо провел пальцем по всей ее длине. Робин повернулась, и он, обогнув плечо, довел палец до самой середины между лопаток. Тогда Робин подняла обнаженную руку — ту, что без татуировки, — и поворачивалась дальше под рукой Конела, пока снова не оказалась лицом к лицу с ним. Конел положил руку над ее грудью, повел вниз по ложбинке, под грудь, а затем раскрыл ладонь и заключил в нее увесистую чашечку. Робин взглянула на его руку. Дышала она глубоко и ровно.
— Теперь другую, — велела она.
Тогда Конел опустился на одно колено и коснулся ступни Робин. Хвост змеи начинался на мизинце. Потом шел синусоидой по верху ступни, свивался вокруг лодыжки и дважды обегал икру. Конел провел пальцем по змее, чувствуя под гладкой кожей крепкие, идеальной формы мышцы. На другой ноге, заметил он, росли тонкие волоски.
Змея заметно увеличивалась в объеме, обвивая бедро Робин. Конел очень точно проследил — даже когда она исчезала из виду. Затем Робин снова повернулась, и рука Конела прошла по ее бедру, по ягодице и снова по спине. Робин подняла другую руку — Конел потянулся и накрыл сзади другую ее грудь. Подержал немного, затем отпустил.
Повернувшись снова, Робин грустно ему улыбнулась. Затем взяла его за руку, сплетая пальцы, — и они пошли бок о бок по берегу. Долго-долго Конелу почему-то хотелось только молчать. Но вечно это чувство длиться не могло.
— Зачем? — наконец спросил он.
— И я о том же себя спрашивала. Интересно, может, твой ответ лучше моего.
— Это... это как-то связано с сексом? — «Конел, — сказал он себе, — ты само коварство. Давайте, девчата, тащите все ваши проблемки прямиком к мистеру Конелу. Он их живо потопчет своими шнурованными говнодавами».
— Как знать. А может статься, не все так просто. По-моему, я просто хотела, чтобы меня потрогали. Намеренно хотела. Ведь ты трогал меня, когда учил плавать, но там было совсем не то... и все-таки меня это трогало. Было до жути приятно.
Конел подумал.
— Давай я потру тебе спину. Я знаю как.
Робин улыбнулась. Глаза ее блестели от слез, но плакать она явно не собиралась. Как странно!
— Правда? Вот было бы здорово!
Снова повисло молчание. Конел видел ведущую к Клубу лестницу и жалел, что они почти уже там. Вот бы берег был подлиннее. Так приятно было держать ее за руку.
— Знаешь, я была... очень несчастна почти всю мою жизнь, — тихо сказала Робин. Конел взглянул на нее. А она внимательно наблюдала за тем, как ее босые ноги оставляют на песке глубокие следы.
— У меня уже два года не было любовницы. А по молодости каждую неделю бывала новая. Как и у всякой девушки. Но ни одна надолго не задерживалась. Когда я вернулась с Геи, я решила найти себе одну женщину и прожить с нею всю жизнь. Я нашла троих, но ни с одной не затянулось дольше чем на год. Тогда я решила, что просто не создана для жизни в паре. Последние пять лет я занималась любовью не ради удовольствия — это бывало ужасно, когда все кончалось и с тебя лился пот, — а просто потому, что не заниматься любовью было еще ужаснее. В конце концов, я сдалась и совсем отказалась от секса.
— Как это... жутко, — пробормотал Конел.
Они уже стояли у подножия лестницы. Конел стал было подниматься, но Робин остановилась, вцепившись ему в руку. Он обернулся.
— Жутко? — Слеза сбежала по ее щеке, и Робин быстро утерла ее свободной рукой. — Честно говоря, по тому сексу я особенно не скучаю. А вот по чему я правда скучаю — так это по прикосновению. Чтобы меня трогали. Тискали. Чтобы я сжимала кого-то в объятиях. А когда пропал Адам... меня больше некому трогать.
Робин продолжала на него смотреть, и Конел вдруг так занервничал, как не нервничал со времени своего первого месяца с гирями. Никогда Конел не был излишне застенчив с женщинами, но Робин и ее дочь были совсем другое дело. Причем все шло гораздо дальше того факта, что они были лесбиянками.
Робин сжала его руку, и Конел подумал «вот те на!». Потом он обнял ее и слегка повернул голову, чтобы ее поцеловать. Конел заметил, как губы ее расходятся, и Робин тоже чуть отвернула голову — так что он начал ее отпускать — но тут она обняла его, и он снова положил руки ей на спину — в манере, которая показалась ему несколько отцовской. Тогда Робин стала прижиматься к нему бедрами — медленно-медленно — и одновременно касаться сухими губами шеи. Все было проделано столь же изящно, как штраф у десятилеток при игре в бутылочку, но, когда все приготовления закончились и они плотно прижались друг к другу от плеч до колен, Конел вдруг почувствовал, как слезы Робин сбегают по его груди. Она крепко его обнимала, а он терся кончиком носа об ее макушку, руки же его тем временем скользили по плавным изгибам ее спины.
Несколько раз Конел пытался нежно отстраниться, но Робин его не отпускала. Вскоре он уже перестал пытаться и начал отпускать какие-то дикие замечания. Замечания эти были просто у него на уме; все же остальное казалось где-то далеко — к его испугу и удивлению.
Наконец, Робин вытерла слезы и отодвинулась на несколько дюймов, слегка сжимая руками его бедра.
— Мм... Робин, не знаю, что именно тебе известно...
— Достаточно, — ответила она, опустив глаза и глядя куда-то на его ступни. — Тебе не стоит за него извиняться. Я знаю, что этот приятель живет своей собственной жизнью и что одного касания достаточно, чтобы его возбудить. И что он может откликаться вне зависимости от твоих собственных чувств на этот счет.
— Хм... да вообще-то мы с ним в отличных отношениях.
Робин рассмеялась, снова притянула Конела к себе, затем серьезно на него посмотрела:
— Нет, знаешь ли, ничего, конечно, не выйдет.
— Ага. Знаю.
— Мы слишком разные. И я слишком старая.
— Никакая ты не старая.
— Да нет же — поверь. Пожалуй, тебе вообще не стоило так гладить мне спину. Для тебя это могло оказаться слишком сложно.
— Может, и правда не стоило.
Робин грустно на него взглянула, затем направилась вверх по лестнице. И вдруг остановилась, какое-то мгновение стояла совсем неподвижно, а потом вернулась и встала на последней ступеньке. Так они оказались одного роста. Она взяла Конела ладонями за щеки и поцеловала. Ее язык скользнул меж его губ, затем она двинулась назад и медленно опустила руки.
— Около часа я буду у себя в комнате, — сказала она. — Если ты сообразительный, то скорее всего останешься здесь, внизу. — Тут Робин повернулась, а Конел следил за змеями на ее обнаженной спине, пока она поднималась по ступенькам и скрывалась из виду. Тогда он повернулся и сел на ступеньку.
Конел провел десять безумных минут — то вставая, то снова садясь. Как бы то ни было, в таком состоянии в доме ему было делать нечего. Ему требовалось здравомыслие.
Подобная ситуация требовала холодной головы. Робин была совершенно права. Ничего тут выйти не могло. И один раз все было бы по-дурацки, она сама это сказала. Одного раза ей было недостаточно, а больше раза ничего бы не получилось. Всего лишь опыт — и скорее всего неудачный.
