какой-то крупный трос, где можно было передохнуть, но чаще вокруг оказывалась лишь тонкая сетка. Спасала Искру лишь низкая гравитация.
Через десять минут внизу показался свет. Искра остановилась и заметила, как Сирокко вынимает из рюкзака сияющий оранжевый шарик. Она отдала его Искре, а другой привязала себе к кисти. Шарик испускал что-то вроде биолюминесценции, и его света вполне хватало, чтобы видеть все вокруг.
Вначале было вполне сносно. Искра видела, где можно ухватиться руками и куда поставить ноги. Затем, как ни странно, стала нарастать клаустрофобия. Все было как в кошмарном сне, когда вокруг тебя смыкаются стены, — только это был не сон, а реальность. Стены и впрямь сжимались.
Затем Искра подумала над тем, что она делает. То, за что она хваталась, не были на самом деле ни веревки, ни сетки; нет, это были живые мышцы гигантского существа. Искра чувствовала, как они подаются, когда она на них ступает. Мышцы были сухие, благодарение Великой Матери и ее мелким демонам, но все равно от такого спуска по спине бегали мурашки.
Они отправились по боковым проходам. Некоторые оказывались не толще ее руки, но немногие были достаточно широки, чтобы по ним ходить. Далеко в самых крупных поблескивали глаза.
— Херувимы, — пояснила Сирокко, когда они увидели первого. — Они имеют примерно такое же отношение к ангелам, что и обезьяны к нам. Они селятся в самых крупных дирижаблях.
В небесном левиафане оказались и другие обитатели. Мелкие твари вроде мышей суетились под ногами, а раз Сирокко помедлила, когда что-то куда более крупное стало удирать с ее пути. Искра так этого существа толком не разглядела и внимания обращать не стала.
— Ты уверена, что мы его не раздражаем? — спросила она по дороге.
— Чем дальше, тем веселее, — отозвалась Сирокко. — Если б он не хотел нашего присутствия, мы бы уже об этом узнали. Все, что ему требуется, это заклеить проход и заполнить его водородом. Не надо, Искра, выдумывать ерунды. У пузырей своя собственная внутренняя экология. Есть здесь сотня животных, которые больше нигде обитать не могут. И дирижабли постоянно берут на борт транзитных пассажиров.
Наконец они оказались у еще более широкого прохода, и Сирокко туда вошла. Около двадцати метров в диаметре, он, казалось, тянется в обе стороны до бесконечности.
— Центральный парк, — пояснила Сирокко. И действительно — вдоль стен росли древоподобные организмы, бледные и скелетообразные. Они избегали света. Сирокко указала вперед. — Идем. Осталась всего миля.
Миля вышла странная. Они оказались на верху газового баллона, и сетка у них под ногами была гораздо гуще, почти твердая. И они все время подпрыгивали, как будто шли по морю подушек.
Долгое время спустя коридор расширился, и впереди показался свет. Они оказались в громадном, бесформенном зале. Пол пошел вниз до прозрачной мембраны, которая была иссечена тонкими кабелями, вспучивающимися от внутреннего давления. Здесь было прохладно — как, впрочем, и всюду внутри пузыря.
— Гостиная Б-24, — сказала Сирокко и принялась осматривать груды разноцветной ткани. А Искра, двинувшись вперед, почти дошла до гигантского окна. Она поняла, что они с Сирокко оказались в носу существа — и слегка ближе к низу. Вид, который ей открылся, был замечательный, должно быть, именно такая панорама открывалась перед бомбардиром, который летал на старинном военном самолете: далеко внизу мимо ползла земля, будто на неторопливом и величественном военном параде, что шел уже шестьдесят тысяч лет.
Тут нога ее наткнулась на что-то твердое под одной из груд ткани. Искра взглянула вниз и охнула. Наткнулась она на человеческую ступню: бурую, высохшую, прикрепленную к тощей ноге. Пальцы шевелились. Искра чуть подняла взгляд и увидела физиономию древнего-древнего старика: совершенно лысого, цвета красного дерева, он показывал крепкие белые зубы в довольной улыбке.
— Меня зовут Кельвин, деточка, — сказал старик. — А такой красотки, как ты, мне давненько встречать не приходилось.
Искре так и не довелось увидеть большую часть тела Кельвина. Хоть он и двигался, но был так закутан в тканевые обмотки, что только голову разглядеть и удавалось.
— Единственная настоящая проблема при такой жизни, — сказал он однажды, — ... эта единственная настоящая проблема заключается в том, чтобы сохранять тепло. Вот взять старину Свистолета. Вечно ему хочется туда, где похолоднее. Да, Рокки, а как там Август поживает?
Сирокко объяснила, что Август давным-давно умерла. Искра следила за Кельвином и сильно сомневалась, что старик понимает. Дальше он взялся спрашивать про остальных, причем все они были мертвы. Всякий раз он грустно качал головой. Лишь раз Сирокко, казалось, расстроилась — и это было, когда Кельвин спросил про Габи.
— Она... она, Кельвин, замечательно поживает. Просто замечательно.
— Ну вот и славно.
Искра почти все про Габи знала, и ее ответ показался Сирокко чистым безумием.
Наконец, она поняла, что Кельвин почти так же стар, как и Сирокко. И выглядел он именно на свой возраст. Хотя в то же время казался достаточно жизнерадостным, вполне бодрым и счастливым. Единственный намек на маразм заключался в расспросах о мертвецах.
Кельвин все шаркал по прохладной пещере, роясь в соломенных корзинах, доставая деревянные чаши и костяные ножи, а также доску для нарезки. Сирокко села рядом с Искрой и негромко с ней заговорила:
— Пойми, Искра, Кельвин вовсе не безумен. Не думаю, что он понимает, что такое смерть. И не думаю, что у него есть хоть малейшее представление о времени. Он живет здесь уже девяносто пять лет, и человека счастливей его я просто не знаю.
— Ага, вот он! — прокаркал Кельвин, доставая большой деревянный сосуд. Затем он вернулся к гладкой поверхности, где уже, скрестив ноги, сидели Сирокко и Искра и где Кельвин уже успел расставить чаши с салатом и сырыми овощами, а также массивный кувшин, наполненный тем, что он назвал медом.
— Ну вот и славно, — сказал Кельвин и затем взглянул на Искру: — Ты бы обмоталась чем-нибудь, девочка.
Искра уже начала мерзнуть, но с подозрением поглядывала на кучи тряпья. Кроме того, она уже видела, как из одной груды выползла слепая, бесшерстая мышка. Хотя грязью ткань не воняла.
— Это добро выделяет пузырь, — пояснила Сирокко, натягивая на себя складчатую ткань. — Отличная защита от холодной погоды. Давай-давай, она чистая. Здесь все чистое.
— Еще бы, ведь это пузырь, — хихикнул Кельвин. — В пузыре всегда так. — Деревянной ложкой он разливал в чаши густой и смачный суп. — Вот попробуй... Значит, тебя зовут Искра? Славное имя. Нравится мне это имя. Необычное и яркое — ярче не придумаешь. Это мой особый холодный овощной супец. Сделан из лучших гейских ингредиентов. — Передавая Искре чашу, он снова хихикнул. — Привыкая, я всего раз в год опускался до горячей пищи. Затем понял, что давненько ее не готовил, и с тех пор уже не пропускал.
— По-моему, ты дважды в год до нее опускался, старый дуралей, — заметила Сирокко. Кельвин от души посмеялся замечанию.
— Э, погоди, Рокки. Не может такого быть. Ведь правда? — Кельвин, казалось, ненадолго задумался, затем стал загибать пальцы, но быстро потерял им счет. Искра старалась не смеяться, думая, что этим оскорбит старика. Он был крайне мил, когда сбивался с мысли.
— Ты, деточка, этого варева не бойся, — сказал он ей. — Впрочем, отнесись к нему с уважением. Меня не сильно волнует подогрев моей пищи, но и горяченькое мне по душе, если ты поняла, о чем я.
Искра, к сожалению, не поняла. Она понюхала, и запах очень ей понравился. Тогда она зачерпнула большую ложку. Основу варева составляли томаты и сельдерей. Суп был пряный, славный и холодный. Искра глотнула еще ложку... и тут до нее дошла первая. Девушка сглотнула, задохнулась — и явственно почувствовала, как варево жжет носоглотку и горит где-то позади глаз. Она дернулась за кувшином меда и хватанула целый кубок. Мед прошел хорошо. У него и впрямь оказался привкус меда.
Даже «овощной супец» оказался славный — если осторожно его отхлебывать. Все трое сидели вместе и ели. Трапеза вышла замечательная — вот только немного шумная. Все сырые овощи хрустели. В результате едоки стали напоминать кроликов. Искра предположила, что скоро заскучает по мясу, но Кельвин был безупречен со своей вегетарианской пищей, приготовленной без огня.
А мед оказался чистой фантастикой. Он не только охлаждал пряную пищу, но и заставлял ее казаться
