Отношение к студенту во все времена неизменно: практически мало кто смотрит на него, как на будущее общества (даже тот, кто теоретически этого не отрицает). И с этой точки зрения студент — лишь потребитель материальных благ, расточитель, если не сказать больше. На самом же деле жизнь его очень часто полна тревог и лишений.
О жизни студента, занимающего небольшую комнатку на улице Кох, никто в точности ничего не знал. В установленный день получали плату домохозяйка и владелец рояля, органист и преподаватель пения, не говоря уж о Рихарде Шмидте. В магазине нот и музыкальной литературы для него всегда оставляли нужные книги, и он щедро платил за них. В дешевом кафе, которое он посещал всего один раз в день, приходилось выбирать самую простую еду, хотя, рассчитываясь надо было оставлять чаевые. Много денег уходило на посещение концертов и спектаклей, ибо не всегда удавалось проникнуть в зал без билета. Жизнь с безжалостной требовательностью поглощала его скудные средства, не оставляя ни одной копейки, которую он мог бы потратить в свое удовольствие. Между тем, в Эчмиадзине считали, будто он слишком расточителен. Это было тем более несправедливо, что сам он принимал лишения как должное: ведь все эти жертвы нужны были для того, чтобы он вернулся на родину обогащенный знаниями, а не .праздными жизненными удовольствиями.
Студент из Армении опоздал .на занятие. Это случилось впервые, но аккуратный и предельно пунктуальный Рихард Шмидт, постаравшись не обидеть студента, сделал ему замечание и попросил объяснений.
Не так-то легко было Комитасу рассказать о причине своего опоздания. После напряженных утренних занятий ему сделалось дурно, он упал и остался лежать на полу до тех пор, пока сознание не вернулось к нему и предметы, окружавшие его, не приняли прежние очертания.
В этот день он написал о случившемся инспектору семинарии Геворкян Костаняну: «Я постоянно ипытываю материальные затруднения и часто болею, питаюсь плохо, работаю много, исхудал и ослаб — думаю, дело мое плохо. Премного благодарен Вам: присланные в прошлый раз сто рублей покрыли большую часть моих долгов... часто приходится экономить на питании, чтобы выкроить плату за обучение. Еще раз обращаюсь с просьбой: распорядитесь, если возможно, стипендию мою высылать в начале месяца — очень стеснен в средствах, предстоят большие .расходы».
Рихард Шмидт, конечно же, об этом ничего не узнал. Он взял протянутые ему ноты, на которых было выведено по-немецки: «An den Wassern zu Babel». Еще стоя взяв несколько аккордов, профессор вначале про себя, потом вслух начал напевать мелодию. Волнение охватило его — сел, расположил на пюпитре ноты... Возвышенная, величественная мелодия звучала несколько раз. Он представил ее в исполнении хора и уже не смог сдержать восторга:
— Я знаю около десяти сочинений, написанных на эту тему. Принадлежат они известным европейским композиторам. Но ни одному из них не удалось добиться такого органичного единства слова и музыки. Пожалуй, впервые в этой трагедии звучит величие, которое делает печаль песни жизнеутверждающей и светлой.
Молодой композитор ничего не ответил. Он лишь подумал о возможном ответе. Известно ли господину профессору, что на его родине, в Армении, произошла страшная резня, более коварная и жестокая, чем та, которой подвергли евреев древние вавилоняне. Султан Гамид потопил в крови народ Западной Армении, находящейся под властью Турции, организовав поголовное уничтожение армян в областях Сасун, Муш, Киликия, Зейтун и в городе Константинополе. И эта песня — крик крови, крови сотен тысяч невинных жертв геноцида. Он не мог, подобно другим композиторам, смотреть на страдания евреев со стороны — в трагедии этого древнего народа он видел сегодняшнюю горькую судьбу армян. Но несмотря на весь ужас свершившегося, он не теряет надежды, что настанет день радости и счастья и для его поверженного, исстрадавшегося народа.
Опоздание своего ученика профессор отнес за счет работы над песней, так понравившейся ему, но все же не простил его. Посмотрев на студента с немым укором, он вдруг впервые за весь год обратил внимание на то, что смуглое лицо южанина как-то поблекло, лишилось ярких .красок, черные, выразительные глаза зашали, на бледном, как пергамент, лице неестественно выступили скулы.
Причины этой перемены он не знал и решил выяснить ее. Наскоро поручив студенту несколько новых упражнений, отпустил его. Еще раз извинившись за опоздание, Комитас попрощался и вышел.
Профессор торопливо оделся и, ста раясь остаться незамеченным, последовал за ним.
Комитас шел, низко опустив голову, медленной, неуверенной походкой усталого человека. Зашел в нотный магазин, потом —в дешевое кафе. Очень скоро вышел оттуда и направился к дому. Не успел он зайти к себе, как из открытого окна сразу же послышались звуки рояля и пения.
Профессор наугад постучался в дверь на третьем этаже, и когда открывшая ему женщина назвалась хозяйкой дома, он, представившись, чтобы не вызвать излишних подозрений, стал расспрашивать о своем ученике — о привычках, поведении, распорядке дня. Хозяйка ничего предосудителыного за постояльцем не замечала, говорила о нем с неизменным уважением. Плату вносит аккуратно, в комнате всегда порядок, чистота, ничем ее не беспокоит. Только целыми днями играет и поет. Женщины к нему не ходят. По воскресеньям навещают соотечественники, и тогда он опять поет и играет — для них. Словом, в нем не признаешь азиата — даже не каждый европеец может похвастать таким поведением и манерами.
Хозяйка оказалась женщиной словоохотливой, любезной и профессор не заметил, как наступил вечер. За все это время песня и звуки рояля, доносившиеся с четвертого этажа, не смолкли ни на минуту. Об отдыхе и еде не могло быть и речи.
Профессор, уже начинавший понимать ситуацию, попрощался с хозяйкой и поднялся наверх. Нажал кнопку звонка.
Дверь открылась и показалось удивленное лицо Комитаса:
— Профессор, вы?.. Здесь?..
Шмидт не ответил. Вошел, окинул быстрым взглядом всю обстановку, открытый рояль, ноты, разложенные на столе и стульях, и сердито сказал:
- Безобразие, вы платите мне такие деньги, а сами сидите без куска хлеба? С этого дня не возьму с вас ни пфеннига! Вы же обрекли себя на неминуемую гибель! Я запрещаю вам платить, понимаете? Запрещаю! После этого в неделю три раза вы мой гость. Будете являться точно в обеденный час. И без опозданий.
В оперу и на концерты будем ходить вместе. Вот так-то.
Комитас молчал, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность. Он много слышал о сдержанности немцев, об их холодности, безразличии к личным проблемам друг друга — заботам, трудностям, болезням, — и вот теперь такая неожиданность.
Ему было очень неловко из-за того, что он не в состоянии предложить профессору хотя бы чашку кофе. Заметив смущение ученика, Шмидт торопливо попрощался и вышел. А Комитас, оставшись один, в который уже раз не смог сдержать слез и, чтобы хоть как-то успокоиться, запел песню, услышанную впервые в исполнении Арменака Шахмурадяна. Арменаку, такому же сироте, как и он, было в то время около двенадцати лет. Мальчик пел, а у него, взрослого уже человека, на глаза наворачивались слезы: ведь и с годами сирота не перестает чувствовать себя сиротой.
Дрозд сказал горлице:
Отчего ты льешь горькие слезы,
Что текут, вливаются в ручейки?
Сказала горлица дрозду:
Прошла весна, наступила осень,
Иссякла вода в родниках, Увяли цветы,
Умолкли голоса куропаток,
Что же мне делать с моими птенцами?
(перевод подстрочный)
