– Я стирала.
– Что?
– Свое белье; и кроме того, я варила, шила, гладила и готовила еду на завтра. Я зарабатываю всего два франка в час, а на это вряд ли проживешь. Дьявольски трудно. Ты подлая свинья. Зачем ты хотел это знать?
Теперь она смотрит на меня так, словно ненавидит меня.
– Мне не надо ничьей жалости. Даже от тебя. Стучат.
На пороге появляется Штефан Цинеге, Иштван.
– Здрастуте. У меня писмо милостивому гаспадину. Надо бы его когда-нибудь раз и навсегда вышвырнуть. Письмо опять написал мой друг. Он вернулся в Париж (вот непоседа, нигде не засиживается), его нашел Штефан Цинеге и хотел переночевать у него. (Этот крестьянин считает, что мы у себя в деревне.) Ему очень жаль, но он не может предоставить ему квартиру, даже на ночь, потому что он живет с одной женщиной и это никак не устраивает их обоих. Я же одинок и без проблем мог бы это устроить. Земляк спит на полу, даже может спать стоя или прислонившись к стене. В армии спал даже на марше – он совершенно не избалован.
Я уже прочитал письмо, но еще долго блуждал глазами по строчкам. Что мне делать? Просто ума не приложу. Осторожно кидаю взгляд на Штефана, он стоит передо мной с опущенной головой, комкая шляпу в узловатых, натруженных руках. Он ничего не говорит, он ждет. От меня зависит, придется ли ему всю ночь прогуливаться под открытым небом.
– Анн-Клер, извини, но сегодня я не смогу остаться с тобой.
– Я хотела тебе сказать, что мне нужно домой. До свиданья, – говорит она, обращаясь к Штефану Цинеге.
– Цлую ручку! – Цинеге отскакивает в сторону, давая ей пройти, и щелкает каблуками.
Анн-Клер проскальзывает мимо него, как принцесса, на ходу накидывая пальто на свое гибкое тело. В воздухе поплыл нежный аромат духов. Штефан Цинеге с почтением внюхивается.
Я провожаю Анн-Клер до двери. Она быстро шепчет мне:
– Жди меня завтра перед бюро.
В сумраке лестничной площадки я украдкой целую ее и возвращаюсь к Цинеге.
– Мой друг пишет мне, что вам негде переночевать.
– Н-да. Покорнейше докладаю.
– То есть вам нечем было платить за гостиницу?
– Это я не сделать, прошу вас.
– Тогда неудивительно, что вас выставили за дверь.
– Простит, милст'гсударь, что я не перебиваль вас, но кто мог мне такой позор учинять, хе?
– Ну, естественно, гостиница, где вы не заплатили.
– Какой гостиница, если позвольт мой вопросен, пожалста?
– Там, где вы жили!
– Я еще нигде не жилось вед.
– С какого времени вы без квартиры?
– Я никгда не имель воще не мог.
– Где же вы тогда спали, с тех пор как в Париже?
– Я спаль немног, пожалста. Я один за другой гуляль на мужской манир.
– Боже милостивый! С каких же пор?
– Но, итак уже несколько неделя, прошу вас.
– С ума сойти.
Действительно, если приглядеться к нему, у него явные трудности. Лицо его осунулось, щеки ввалились.
– У вас нет денег?
– Но есть, но если я мои деньги проспать, то не знай, что делать, когда проснусь.
– Зачем вы, собственно, в Париж приехали, Цинеге?
– Ну, прошу вас, это быль итак… что…
– Садитесь, не стойте колом.
– Нет, милст'господин, мои ноги выдержат, я знай, как положено.
– Да сядьте же!
В гостинице «Ривьера» о «положено» не может быть и речи. То, что крестьянину это еще не бросилось в глаза, меня удивляет. Впрочем, он привык спать даже в конюшне.
Он неловко присел на край кресла. Не знает, куда девать руки. Мне кажется, что сидеть в моем
