Снова вечер.
Слава Богу! Не знаю почему. Кончаются ли на этом мои страдания? Я не знаю, но чего-нибудь надо ожидать, что-то должно наступить, если не вечер, то что-нибудь другое. Нечто такое, чтобы можно было сказать: слава Богу…
Сколько это еще продлится? Это еще хуже, чем голодание.
Медленно зажигаются звезды на небе. В сумерках предметы мебели мрачно молчаливы. В девичьем пансионе звонят.
Неожиданно вспыхивает электрический свет. Ночью я не выключил. Горела лампочка, пока Мушиноглазый не обесточил дом.
Лишь будильник идет неутомимо: тик-так, тик-так. Он без остановки измеряет время и утаскивает минуты.
Растянувшись в постели, я слышу шаги обитателей гостиницы. Иссохшие ступени кряхтят под ногами, можно точно установить, мужчина или женщина идет по лестнице.
Вдруг я различаю знакомые проворные шаги на лестничной площадке.
Это Анн-Клер!
Сердце мое готово выскочить из груди. Словно меня настиг неожиданный удар.
Легкое постукивание приближается все ближе, оно все слышнее. Быстро решившись, я спрыгиваю с кровати, гашу свет и запираю дверь.
Она на третьем этаже, вот уже на четвертом. Один, два торопливых шага – и она уже стоит перед дверью. Совсем тихо стучит в нее указательным пальцем: один раз, другой, третий.
Я стою неподвижно с другой стороны двери.
Всего лишь десять сантиметров разделяют нас, но мое неожиданно твердое решение отдалило нас обоих на километры. Я сразу чувствую, нет – знаю: во мне навсегда угасло намерение приближаться к ней.
Нет. Не люблю я тебя больше. Я останусь сильным.
Если бы она не пришла, я бы, вероятно, стал искать ее, но так…
В том-то и дело, что она пришла!.. Это так важно – кто кладет конец отношениям. Очень важно.
Она все еще стоит перед дверью. Еще не ушла, но больше не стучит – только ждет.
Теперь слышу нечто похожее на шуршание. Ага, она решила мне что-то написать.
Какое-то время спустя в дверной щели действительно появляется белый листок, и Анн-Клер уходит. Короткие легкие шаги удаляются все дальше, но она идет намного медленнее, чем до этого, когда спешила сюда.
Я выжидаю еще немного, потом включаю свет и читаю записку, написанную карандашом:
«Monpti, я была здесь и искала тебя. Ты обещал быть дома. Надеюсь, ничего не случилось? Я очень беспокоюсь. Завтра в полдень заскочу к тебе на минутку.
Твоя маленькая подружка, которая любит тебя.
Анн-Клер».
Итак, она еще не получила моего письма. Значит, получит завтра утром. Да, завтра она получит это! Завтра ей тоже будет несладко. Но не оттого, что она обманула меня. Ей это не причинит такую боль, как мне.
На минуту меня охватывает бессмысленное желание побежать за ней. Я хочу ее просто увидеть, еще раз, в последний раз… Зачем? Затем лишь, чтобы увидеть, что она тоже страдает. Если бы я знал это, мне сразу стало бы легче. Но нет. Не стоит.
Усталый, я кидаюсь на постель и слышу звонок в девичьем пансионе, напоминающий погребальный звон. Зачем они непрерывно звонят? С ума сошли, что ли, что трезвонят каждую минуту? Я заявлю в полицию на всю эту компанию за нарушение общественного порядка: «Мсье агент, прошу вас…»
Безудержная радость овладевает мной, она нуждается в выходе.
Что мне сломать? Что расколошматить?
Я хватаю ее любимые пластинки и шмякаю их о стену. Нужно вырвать с корнем все, что напоминает о ней. И отсюда переезжаю, запомни это, мерзавец. Да вот только Мушиноглазый… Этот негодяй… сброд… пучеглазая, лысая свинья! Где эта пластинка – «Сбор вишен»?
Стук в дверь.
Появляется Мушиноглазый, даже не один, с женой.
– Мы хотим застелить свежим бельем постель, мсье. О, патефон?! Он так прелестно звучит всегда. Вы позволите?
И вот он уже роется в пластинках.
– Ах, у вас есть «Сбор вишен»? «Le temps des cerises». Ты помнишь, Мадлен? – говорит он жене. – Мсье наверняка разрешит тебе послушать ее. Такой милый молодой человек.
Я вынужден проиграть свинье все мои пластинки по очереди. Во время концерта оба жмурятся друг другу.
Мой будильник показывает десять часов, когда я встаю с постели, словно выхожу из поезда, прибывшего в день сегодняшний. Я одеваюсь и тут же выхожу, не в силах переносить дольше воздух моей комнаты. Здесь просто можно задохнуться.