Неопрятная старуха стоит перед отелем «Ривьера» и ковыряется своей черной палкой в куче овощных и фруктовых объедков перед домом. Я смотрю на эту несчастную бабу, платье ее в тысяче заплат и пятен.
В то время как я купаюсь в роскошных чувствах – любовных терзаниях, – другим приходится выцарапывать хлеб свой насущный в объедках. Я хочу просить прощения у всех бедняков за то, что был влюблен, в то время как они страдали.
Я протягиваю ей франк. Словно голодная ворона своим клювом, хватает она его рукой и продолжает ковыряться в дарах улицы. Она даже не благодарит. Когда ее рука коснулась моей, по мне пробежала дрожь отвращения.
Прекрасный теплый погожий день. Весна в январе.
Погребальный катафалк проезжает по улице Сен-Жакоб. Лошади, везущие гроб, идут медленно, шагом. В пяти метрах впереди повозки идет мужчина в униформе.
Люди останавливаются и снимают шляпы. Они делают это не из-за уважения к мертвому – они приветствуют смерть, с которой они хотели бы остаться хорошими друзьями.
За фобом шествуют скорбящие. Впереди женщина во всем черном, два господина в подобающей одежде поддерживают ее, она так судорожно прижимает к себе носовой платок, словно в нем ее последняя надежда. За ней идут остальные, уже не столь опечаленные, и так постепенно мрачность сходит на нет по мере удаления от катафалка, а у последних провожающих всего лишь траурные повязки на руках, у некоторых нет даже таковых. Двое замыкающих процессию мужчин, одетых в серое, вообще шепчутся друг с другом и смеются. Такова и моя боль на весах времени: сейчас я еще целиком закутан в мрачные одежды печали, но когда-нибудь я тоже окажусь в последнем ряду. Мне надо лишь опереться на время, как нищему на костыли.
Я иду за процессией. Я ведь тоже кое-что хороню. Перед церковью Сен-Жак-дю-От-Па все останавливаются. Гроб поднимают с постамента и вносят в церковь. Когда его проносят мимо меня, в нос бьет сладковатый запах. Запах трупа. Неизвестно, мужчина то или женщина, старый или молодой, может, ребенок. Здесь не пишут имен на фобах. В самом деле, к чему? Пришедшие на похороны и без того знают, кого они оплакивают, а остальных это не интересует.
В церкви холодно. Святая вода ледяная, красочные витражи ткут мистические узоры в сыром полумраке. В отдельных местах на большие тесаные квадры падают солнечные пятна. Застыло молчат статуи святых, в руках они держат гитары, книги, пальмовые ветви и прочие вещи. Когда-нибудь я тоже умру. Точно так же буду лежать в фобу окоченевший, со скрещенными руками, как этот сегодняшний мертвец. «Requiem aeternam dona ei, Domine. Et lux perpetua luceat ei. Бедный, он был добрым человеком, правда, чересчур легкомысленным. Но теперь он обрел вечный покой и уже не может бросать деньги на ветер». Но я ведь еще жив.
Прочь отсюда, на свежий воздух, иначе меня задушат святые у колонн.
Где же есть дама в этом мире? Приличная женщина и…
Где? Та, что идет передо мной? Возможно, она прилична, но зато больна.
Вечером я возвращаюсь домой.
В моем ящичке в рецепции светится белый конверт. Я нервно тянусь за ним. На голову мне падают два ключа: Мушиноглазый тоже хватает письмо, проверить, мне ли оно предназначено. Вот я тебе залеплю в рыло, и не откроешь больше свои выпученные глаза.
Письмо от Анн-Клер. Я узнаю ее почерк.
Я бегу с ним в комнату.
«Ты уже дома сейчас? Хочешь поговорить со мной?»
Сначала я закурю сигарету и только потом буду слушать тебя, бестия. Что ты смогла сочинить на сей раз? Ты, наверно, долго ломала себе голову. Подожди-ка, я выпью сперва глоток воды и выгляну в окно.
Прекрасная погода.
Я сажусь в невозможно раскрашенное кресло и беру в руки письмо. Оно довольно увесистое. Бритвенным лезвием я аккуратно разрезаю конверт. Внутри восемь убористо исписанных страниц.
«Mon petit, прости меня, что я не живу на улице Пяти Алмазов. Я живу в гостинице, в которую, как ты видел, я входила в тот раз. Я живу совсем одна, так как мои родители давно умерли. Мне не исполнилось и шестнадцати, когда я потеряла их. С той поры я обретаюсь совершенно одна..»
Далее следуют три мелко исписанные страницы, полные размывов от слез, – короткие болезненные фразы.
«…Одинокую молодую девушку защитить некому, и каждый думает о ней, что она плохая. Я лгала лишь затем, чтобы ты сильнее любил. В моей жизни были двое мужчин, которые меня целовали, которых я любила – в разное время, – но так, как тебя, я не любила никого. Я говорю это тебе, потому что, возможно, позднее ты и сам узнаешь это. Да, я невинна. C'est bien la verite. Я не такая плохая, как ты думаешь. Каждый день я приходила к тебе в твердой решимости отдаться; и я совсем не знаю, почему так все сложилось.
Теперь это уже не имеет значения, раз ты все знаешь… Я обещаю тебе никогда не лгать больше. Я не знаю, почему я такая. Мне так стыдно. Однажды в бюро я солгала, что у меня умерла сестра, которой никогда не было, только чтобы выплакаться и чтобы другие меня пожалели. Должна также рассказать тебе, что у нас на работе есть один молодой человек по имени Поль Делавье, он видел, как мы однажды целовались. Я ему нафантазировала, что мы женаты. Я купила обручальное кольцо. На работе я всегда носила ею и прятала лишь в моменты наших встреч. Пишу это тебе лишь затем, чтобы ты снова не испытывал ко мне отвращения, если случайно об этом узнаешь. Прости меня, Monpti. Жди сегодня меня в шесть часов там, где обычно ждешь. Если ты не придешь, я буду знать, что ты не хочешь меня больше видеть.
Твоя бесконечно скорбящая Анн-Клер».
Постскриптум:
