Конюх внимательно рассматривал старосту. Потом тихим, спокойным голосом спросил:
— В нашей тюрьме сидел?
Староста не отрывал глаз от собственных сапог.
— Долго сидел?
— Долго…
— Ну, а сколько примерно?
Молчание.
— За что сидел?
Опять молчание.
— Ты из каких, из крестьян, из рабочих или из господ?
Терпилиха уже хотела вмешаться, но староста неожиданно ответил:
— Из крестьян…
— Ага, кулак?
— Кулак, значит! — с торжеством объявила Терпилиха. — Ишь, захотелось опять мужицкой крови попить!
— Погоди ты, Горпина…
— Чего мне годить? Суд здесь или не суд? Имею такое же право, как и ты! А то и больше! Кто все время говорил: не удастся! Риск! А вот и удалось.
— Верно, верно… Только подожди, я еще хотел спросить…
— Да мне не жалко, спрашивай.
— Так, значит, кулак… Ну, а из тюрьмы когда сбежал?
— Как только война началась.
— Так. Домой пробирался, а?
— Да.
— Где ж это?
— Под Ростовом…
— Так, под Ростовом… А немцев где встретил?
— Там, под Ростовом.
— Там тебя и завербовали?
— Там.
— Погоди-ка, Александр, надо еще спросить, за что он в тюрьме сидел.
На лице обвиняемого появилось выражение непреодолимого упорства.
— Не скажешь, за что сидел?
Молчание.
— Ты ведь еще до раскулачивания сидел?
— Да.
— Вот как… У Петлюры был? — неожиданно огорошил его Александр.
— Был…
Терпилиха всплеснула руками.
— Вы подумайте!..
— Все ясно, — начал Александр. — Кулак, бандит, петлюровец. С самого начала был против советской власти, а?
— С самого начала, — тихо подтвердил Гаплик.
— И, наконец, пошел на службу к немцам…
Терпилиха выскочила из-за стола.
— Из-за него Левонюка повесили, из-за него шесть человек под страхом смерти в комендатуре сидят. Он с немцами ходил, коров из хлева на веревке выволакивал, у меня последнюю взял, а детишки пусть с голоду помирают! У Каласюков, у Мигоров, у Качуров последнюю скотину увел!
— У Лисей тоже, у Смоляченко, — прибавила Фрося.
— Да что тут долго разговаривать, все ясно!
— Тише вы, бабы! — вмешалась Терпилиха, которая шумела больше всех. — Суд, так уж суд, надо все говорить.
— Да что же еще говорить-то? Знаем ведь, что и как, каждый день его видим, каждый день из-за него люди пропадают, каждый день кровь и слезы льются…
— Ну, так какие же будут предложения? — торжественно спросила Терпилиха.
— Кончить гада!
— Кончить!
— Так что, товарищи, поступило предложение кончить гада. Кто за?
Все руки метнулись вверх.
— Кто против? Кто воздержался?
— Таковых нет.
— Так что, товарищи, ясно. Александр, запиши и прочитай.
Конюх долго скрипел пером по бумаге. Все молчаливо ожидали. Наконец, он поднялся.
— Суд в составе Александра Овсея, Терпилихи Горпины, Грохач Фроси…
— Ефросиньи, — поправила она, и Александр наклонился над столом.
— Грохач Ефросиньи, Лемешь Натальи и Пузырь Пелагеи, допросив обвиняемого Петра Гаплика, кулака, преступника и немецкого старосту, единогласно постановил приговорить его к смертной казни.
Гаплик побледнел и вытаращенными глазами оглядел присутствующих.
— Ну, значит, все в порядке, — торжественно объявила Терпилиха.
— Подождите-ка, — вмешалась Фрося, — приговорить — приговорили, а как же мы его кончать будем?
Они ошарашенно поглядели друг на друга.
— А ведь верно, как?
— Повесить бы его, — сказала Пузырь.
— Где ж ты его повесишь? Здесь, в избе?
— Глупости ты говоришь. Дать колом по голове, да и все.
— Застрелить его не застрелишь, не из чего…
— Еще чего не хватало! Чтобы на шум все немцы сбежались…
Гаплика начало трясти. В его присутствии о нем говорили, словно он был неодушевленным предметом. Его охватил мучительный страх, обморочная тошнота, и он упал на колени.
— Люди, люди добрые, пожалейте меня! Грешил я против вас, больше никогда не стану! — Он полз на коленях, колотясь головой об пол у ног женщин. Они отскакивали, как ошпаренные.
— Отвяжись! Ишь, гадина!
Гаплик заплакал. Слезы лились по лицу, оставляя на нем грязные полосы.
— Люди добрые, заклинаю вас, детьми вашими вас заклинаю!
— Детьми! Из-за тебя, собачье семя, и гибнут наши дети, из-за тебя!
— Меня заставили, силой заставили, — отчаянно всхлипывал, причитал Гаплик.
— А ты не вой, а то как дам поленом по башке… Ишь ты, заставили его, бедненького… А сам аж до Ростова пер их искать, а?
— Пожалейте, помилуйте, — хрипел он, катаясь по полу. Они с отвращением смотрели на него.
— Тьфу, глядеть противно, ни он тебе жить не умел, как человек, ни умереть, как человек, не может, — возмутилась Пелагея.
— Слушайте, бабы, нечего с ним тут возиться столько времени, а то дождемся, что он нам своим воем накачает немцев на шею.
Александр подошел сзади и накинул на шею лежащего веревку.
— За святое дело, — сказал он и плюнул в руки. Фрося взвизгнула.
— Тише!
Пальцы Гаплика искривились и впились в глиняный пол. Ноги вздрогнули и вытянулись. Староста был мертв.
