Война лишила его отца и старших братьев. Остались больная мать да младшая сестренка. Техникум — дело долгое, а семье без кормильца пришлось туго. «Ничего, — сказал себе Саша, — сначала сделаюсь слесарем, а техникум и заочно пройду». И поступил в ремесленное училище.
Ехали ребята по окраине, мимо беленьких домиков с кудрявыми садами во дворах, мимо кладбища, такого ярко-зеленого, что хотелось выпрыгнуть из трамвая и походить по уютным аллеям, усыпанным красным гравием, мимо кирпичной, напудренной мучной пылью мельницы.
Когда трамвай, пронзительно заскрежетав на повороте, свернул к центру, Саша поднял голову и тревожно спросил:
— Куда это мы едем?
— Как — куда? — удивился Паша. — В Дом инвалидов.
— А зачем?
— Да я же тебе говорил! — с досадой сказал Паша и опять принялся объяснять, куда и зачем послал их Михайлов.
— А, правильно, — вспомнил Саша, — ты говорил. Ну что же, это мы все разберем и всыплем кому следует, — закончил он с неожиданной воинственностью.
На одной из улиц, где по обе стороны шумели высокие тополя, ребята разыскали двухэтажное здание с лепными фигурами зверей на фасаде и вошли во двор. Пожилая санитарка в халате с любопытством оглядела их и уверенно сказала:
— Это к Науменкову, к Глебу Ивановичу.
— К Науменкову, — подтвердил Паша. — А вы почему знаете?
— Девочка тут одна была, вот в такой же форме, как на вас, — с молоточками. Ох и бедовая же! Говорила, говорила с Глебом Ивановичем, а потом — к директору. Кулачки сжала, глазки блестят. «Это, говорит, безобразие, это, говорит, невнимание к рабочему классу! Вы ответите!» Пойдемте, я проведу вас в палату.
У раскрытого окна лежал на кровати седой, коротко остриженный человек и напряженно всматривался в вошедших. Вдруг складки на его лбу разошлись и все лицо просветлело.
— Ремесленники?! — глуховатым басом проговорил он. — Вот так Маруся! Пообещала — и сделала. Это она вас прислала? Садитесь, товарищи.
И так было сказано это «товарищи», будто в комнате стояли не ученики-подростки, а взрослые, с солидным стажем рабочие.
Ребята осторожно придвинули табуретки и сели, косясь на кровать: под Простыней, где должны вырисовываться ноги, было гладко и пусто.
— Точнее сказать, нас комсомольский комитет прислал, — поправил Паша. — А Родникова только заявление написала.
— Вот-вот, — кивнул мужчина, — я и говорю. Ну и бойкая ж девочка!
— Как же она про вас узнала? — поинтересовался Саша.
— А просто. Она тут близко живет, мимо ходит. Заглянула раз в окошко и говорит: «Дедушка, вам, верно, скучно лежать?» — «Скучно, говорю, детка». — «А вы бы пошли погуляли». — «Пошел бы, говорю, да ходилок у меня нету». — «А вы на колясочке. Знаете, есть такие коляски, что их руками двигают!» — «А чтоб на колясочке, говорю, надо две руки иметь, а у меня только одна». Села она на подоконник и все расспросила: и кто я, и где работал, и как со мной эта беда случилась. Потом и говорит: «Ваш директор, наверное, бездушная личность, бюрократ и волокитчик, раз он до сих пор не заказал вам подходящую колясочку». — «Да, говорю, по трошки есть в нем всего этого добра. А главное, две руки надо иметь». — «Ничего, отвечает, мы вам изобретем такую колясочку, что вы и с одной рукой поедете. Подумаешь, какой сложный агрегат!»
Саша, сидевший до сих пор неподвижно, вдруг заерзал.
— Это… это, наверно, надо так, — шепотом проговорил он, — взять ведущую ось и насадить на нее шестерню, а потом… Или нет… Лучше взять…
И засопел, прищурив один глаз, а другим нацелившись в угол комнаты.
Вечером заседал комсомольский комитет. На заседании был и мастер 5-й группы Денис Денисович, широкогрудый, массивный старик с круглым лицом, и даже директор училища Семен Ильич. Была, конечно, и Маруся. Забившись в угол, она следила оттуда беспокойными глазами за всеми, кто брал слово, и на ее подвижном лице попеременно отражалось выражение лица каждого из говоривших.
Паша аккуратно записал в тетрадь все, что разузнал с Сашей в Доме инвалидов, и теперь ждал, когда дойдет очередь до его вопроса. Смутное чувство разлада не оставляло его с утра. Он думал, что все расскажет Михайлову про Марусю и ее на комитете за все взгреют, в особенности же за Мюна. А тут получалось что-то совсем другое. Пожалуй, ее сегодня даже хвалить будут.
Михайлов сказал:
— Следующий вопрос — о коляске для рабочего-инвалида. Докладывай, Сычов.
Паша встал и, держа перед собою тетрадь, не торопясь, толково, обстоятельно рассказал, что случилось с Глебом Ивановичем и в чем он теперь больше всего нуждается. Глеб Иванович — старый токарь Харьковского паровозостроительного завода. Фашистская бомба лишила его семьи и сделала калекой. Из Харькова его эвакуировали сюда и положили в больницу, а из больницы — в Дом инвалидов. Человеку хочется видеть жизнь, а видит он только стены палаты да одних и тех же людей — своих соседей. Директор Дома инвалидов говорит, что коляска с двумя рычагами у него есть, но Глебу Ивановичу она не подходит. А сделать такую коляску, которой можно управлять одной рукой, будто бы никто не берется.
— Следовательно?.. — спросил Семен Ильич.
— Что — следовательно? — не понял Паша.
— Ах, ну что за человек! — раздался вдруг из угла возмущенный голос Маруси. — Ему подсказывают, а он не понимает. Следовательно, коляску должны сделать мы — вот и все.
Проект коляски поручили разработать активистам комнаты юного изобретателя под руководством Дениса Денисовича. Сейчас же после заседания мастер вызвал Сашу Городищева, Костю Безуглого и Ваню Заднепровского — прославленных «изобретателей» училища. Хитрый Денис Денисович только поставил перед ними задачу да указал, в каком направлении «шевелить мозгами», — все остальное должны были сделать ребята сами. По случаю экстренности задания им даже разрешили поработать после отбоя. Ребята немедленно отправились в комнату изобретателя. Ваня Заднепровский, самый маленький по росту ученик, незадолго до этого прочитавший «Левшу» Лескова, смеясь предложил запереть дверь и занавесить окна, как сделали это тульские оружейники, когда подковывали английскую блоху. Но Костя Безуглый, который плохо понимал шутки, сказал:
— Чего это ради! И без того жарко.
Некоторое время ребята сидели молча, склонившись над своими тетрадями. Только слышно было, как сопит Саша Городищев. Первым поднял голову Костя Безуглый.
— Готово, — сказал он, подошел к доске и стал чертить. — Вот это ось. Это шестерня. На шестерню накидывается цепь. Что она делает? Она проходит через ролики и набрасывает на шестерню ручки, которые сидят на валу. Понятно? Дальше… Рукоятка вращается вокруг оси вала. Что этим достигается? Этим достигается движение коляски вперед. А вращая рукоятку вокруг передней вилки, мы достигнем поворота переднего колеса… Всё. Просто и хорошо. — Он небрежно бросил мел и похлопал себя по широкому лбу: — Вот голова!
— Просто! — уставился на него Ваня Заднепровский. — Вот это — просто? Ты бы еще сюда мотор приспособил!
Саша, который смотрел на доску одним глазом (другой он всегда прищуривал, когда усиленно думал), решительно сказал:
— Не пойдет.
И опять склонился над своей тетрадью.
— Почему это «не пойдет»? — обидчиво оттопырил Костя губу, над которой уже темнел пушок.
— Сейчас, — отозвался Саша. Он что-то дописал в своей тетради, посопел и опять поднял голову. — Потому, что будет цепь соскакивать. При такой конструкции цепь должна быть эластичной и всегда натянутой, а этого тут не достичь.
